Одна из ее подруг, Элиза, которая тоже еще совсем юной студенткой была очарована мужчиной в извечном шелковом галстуке и с манерами настолько изысканными, что их почти не было заметно, как-то сказала, что летом она пишет картины, а потом всю зиму спит, причем особенно крепко в те ночи, когда ее муж, Марио, пребывает в амурном настроении. Недели, проведенные Элизой и Оливией в Париже, где они, укутанные в меха и раскрасневшиеся, с бездонными чековыми книжками и пакетами с таким количеством новых туфель, что им приходилось выбрасывать коробки, озорно флиртовали со своими ровесниками, запечатлелись в ее памяти, как украшения на браслетах, приковавших Оливию к воротам виллы Монтефалько.
Кэмми переболеет этими идиотскими представлениями о любви.
Кэмми делала нечто, чего Оливия никогда себе не позволяла — идеализировала свою похоть.
Оливия была уверена, что Мишель вовсе не «влюбился в нее», как утверждала девочка. Ему просто хотелось побыстрее забраться в трусики Кэмми. Слово «любовь», по наблюдениям Оливии, служило определением, которым либо швырялись для описания мук сильного влечения, либо использовали для обозначения уз, переживших это влечение и трансформировавшихся во взаимозависимость людей пожилого возраста.
Любила ли она Франко? Оливия была почти уверена, что нет, несмотря на то что испытывала благодарность за его заботу о ней и покровительство. Полюбила ли бы она его со временем, если бы он дожил до старости? Вряд ли. Она видела вместе своих родителей, Сэла и Анну Марию. Они всегда сидели рядом в машине, вернее, мать сидела между сиденьями, как девчонки всегда сидели рядом со своими парнями до появления ковшеобразных сидений. Рядом, держась за руки, на диване. Рядом в постели. Ни одного раза ей не было позволено сесть рядом с матерью в ресторане или в бурную дождливую ночь заползти к родителям в постель, хотя она стояла под дверью и стучала. Они, несомненно, были близки. Они все делали вместе, даже стирали белье или покупали продукты. Теперь, когда ее отца не стало, Оливия не сомневалась, что ее мать, разговаривая со своими друзьями из церкви, сестрой и всеми, кто спрашивал ее о супруге, рассказывала об их отношениях как о большой любви. Но даже это оставалось для Оливии загадкой. Она неоднократно наблюдала за тем, как ее родители молча съедали обед, не обменявшись ни единым словом друг с другом, с Оливией или ее братом. Может, это объяснялось тем, что любовь наделяла их пониманием, превосходящим потребность в словах? Оливия, честно говоря, сомневалась в этом. Сама она провела свои самые счастливые минуты в неожиданно увлекательном общении с книгами.
Она не испытывала любви ни к одному ребенку и не чувствовала себя любимой, будучи маленькой девочкой. Она не любила старшего брата и никогда не чувствовала себя под его защитой. Оливия не привыкла с кем-либо делиться самым сокровенным, как это делали Дженис, Трейси и Холли. Она просто созерцала мир в растерянном молчании, пока не повзрослела и не осознала свою красоту, поняв, что этого более чем достаточно для того, чтобы повелевать другими людьми.
С другой стороны, Оливия испытывала дискомфорт, когда знала, что от нее чего-то ожидают. Сейчас, оказавшись вместе с подругами в опасной переделке, она чувствовала себя сторонней наблюдательницей и не хотела, чтобы ее обвиняли в этой беде, какой бы серьезной или несерьезной она ни была.
Оливия полагала, что вскоре прибудет береговая охрана и выручит ее. Но она хотела сойти на берег, сохранив свои дружеские связи, единственные по-настоящему прочные узы в ее жизни. Легкая дрожь волнения, вызванная трагической судьбой экипажа, уже давно растворилась в привычном для нее равнодушии. Конечно, очень грустно, если Мишель и Ленни действительно пропали в море, но неужели мир обеднеет без двух моряков с разболтанной походкой? Хотя... кажется, у того, кто постарше, был маленький ребенок? Что касается мальчика из Канады, это было многообещающее начало, но ей случалось бывать и с более искушенными мужчинами, хотя, признаться, ни одного из них она так и не узнала толком.
После всего, что произошло, она была не то чтобы очень напугана, но физически изнурена от бесконечного перетаскивания и подъема тяжестей. Невиданные претензии Трейси в сочетании со скукой были просто отвратительны. Вся эта возня не могла продолжаться сколько-нибудь долго. Это было слишком ужасно. Тем не менее Оливия понимала, что остальные работали больше, чем она.