— Они приказали костры, — выпалила я, и ее лицо напряглось (хотя явно читалось — для нее это не новость). — И отец нашел это правильным. Он ведь никогда раньше такого не делал. В нем появилось что-то, чего раньше не было, что-то жестокое. Ты так не считаешь?
Она покачала головой, но может быть, просто в замешательстве. Таких здравомыслящих людей, как госпожа Алиса, мало интересуют тонкости.
— Ну что ж, — после паузы сказала она, и именно эта пауза убедила меня — она тоже беспокоится. — Я ведь не знаю, что правильно, а что неправильно. Я не государственный человек, но все же я считаю: если люди поступают плохо, их нужно наказывать. Хотя это жестоко. Понятно, почему ты расстроилась. У него тут на днях был новый епископ, ты знаешь, Стоксли, они весь обед только об этом и говорили. Еретики, еретики, опасность, опасность. И каждый раз, произнося слово «опасность», Стоксли втыкал нож в пирог с жаворонками. Когда он до него добрался, на тарелке валялись одни крошки. Не могу сказать, что он мне очень понравился. Неприятные маленькие глазки. Впалые щеки. И так рычал на слуг, если, не дай Бог, они его случайно заденут. Не человек, а бык. Ему страшно нравится, когда его боятся. А Эллен мне потом сказала: он гордится прозвищем, которое ему дали в кабаках, — «молот еретиков». Но ты ведь знаешь, каков твой отец со своими друзьями. Он и слышать ничего дурного о нем не хочет. Что же я могу поделать? — Она беспомощно пожала плечами и снова похлопала меня по руке. — Понимаешь, мне тоже тревожно. — Она посмотрела в окно. — Тут недавно к нему приезжал Уильям Донси и тоже пытался что-то втолковать.
Я с изумлением подняла на нее глаза. Уилл Донси? Я не могла себе представить, как он осмелился высказать что-то своему покровителю. Он слишком прагматичен, наш Уилл. Слишком хорошо знает, кто его прикрывает. Но госпожа Алиса не заметила моего удивления. Она, где могла, искала опору.
— И все-таки, — прибавила она, стараясь говорить со всегдашней уверенностью, — если твой отец и не прав, он наверняка скоро это поймет. Не такой он человек, чтобы не обдумывать свои поступки. Тебе это известно. И в крайнем случае король послушает его. Его, а не Стоксли.
Она поправила мне пальто, тщательно укутала ребенка, обняла нежнее обычного и помахала с порога. И идя по хрустящей морозной траве сада к причалу, я уже чувствовала себя если и не спокойно, то по крайней мере не так одиноко.
Однако все мое спокойствие как рукой сняло, когда я увидела под шелковицей двух увлеченных беседой мужчин. Дул ветер, и можно было расслышать лишь обрывки фраз, произнесенных тонким голосом, обладатель которого старательно пытался подавить раздражение. Я прямо увидела, как Уилл Донси смотрит на отца бледными, как у вареного гуся, глазами.
— …Я только хочу сказать, вовсе не обязательно исполнять каждое желание короля.
Сквозь ветви я увидела разгневанное, как и в беседе со мной, лицо отца; губы плотно сжаты. Они сомкнулись еще плотнее, когда Уилл продолжил:
— …канцлер, отдающий приказы… не крестоносец… его не особенно волнует богословие, когда оно не касается лично его… конечно, он к тебе милостив, но королевская милость переменчива… речь не о похоти, это государственное дело, ему нужен наследник… Англии нужен принц… стоять твердо.
Отец смотрел вдаль. Он не был похож на человека, прислушивающегося к советам. Он не был похож и на человека, считающего своим главным долгом службу королю, который думает не столько о том, как спасти церковь, сколько о том, как родить наследника. Он был похож на фанатика.
Я смотрела, как весла погружаются в воду и на выходе поднимают аккуратные струи брызг, смотрела на прибитые течением к берегу бревна и покачивающийся на воде, уплывающий во мрак мусор. На душе у меня было холоднее, чем на улицах Сити, продрогших в преддверии грядущего снега. В голове стучали произнесенные мной холодные, колкие, гневные слова и зрели холодные, независимые поступки, которые я совершу. И все увидят, что я всё понимаю и не надо больше держать меня за дурочку.
Когда из тени медленно вышел полоумный Дейви и многозначительно всмотрелся в меня, мне захотелось бежать, но я остановилась, посмотрела на него и кивнула. Мы оба знали, чего хотим друг от друга, но ни один точно не знал, как начать разговор.
— Я найду тебя завтра, — наконец сказала я.
Он коротко кивнул в ответ и поскакал вниз по улице со своим мешком, в котором брякали настойки. Я открыла заднюю дверь Старой Барки, одним-единственным ударом дуба о железо заперла в темноте ворота и с облегчением вышла на теплый свет своего двора, где горел костер. Лошади Джона не было — горячего Мола укрыли одеялом, дали ведро воды, расхомутали и отвели в конюшню. Я почти вбежала в дом.