Я понимала, о чем он говорит. Я знала тихую улыбку на лице отца, когда какая-нибудь его игра становилась реальностью; когда мы доверчиво повторяли и украшали подробностями заучиваемое в качестве правды, он получал тайное удовлетворение. Но я не могла смеяться вместе с Джоном, не могла оценить хитроумность затеи. Мне не хватало воздуха. Мысль о том, что при помощи одной из таких игр мной почти всю жизнь манипулировали люди, которых я больше всего любила, росла в моей груди, как мяч из свиного мочевого пузыря. Он надувался и давил на все внутренние органы. Если это была ложь, сколько еще неправды я невольно приняла? Я вцепилась в столешницу, открыла рот и захватила как можно больше воздуха.
— Это еще не все, — чуть ли не с гордостью продолжил Джон Клемент. — «Убив» в игре Ричарда Йоркского и написав «Утопию», он превратил меня в нового человека. Помнишь, летом он взял меня с собой за границу? И в начале книги я — «мой питомец Иоанн Клемент» — вместе с ним и Питером Гиллесом стою на площади в Антверпене и слушаю рассказ Рафаила Гитлодея про неведомый остров. Все мы ее читали; все мы знаем, что она искрится юмором. Утопия — Нигдевия — стоит на берегах реки Анидр; в ней правит Адем. Но лучшую шутку он выдумал со мной. Ты никогда не думала, почему он назвал меня «мой питомец»? Это не просто речевой оборот. Это спасение. Такая формулировка вводила в заблуждение; никому, кто увидел бы мои седые волосы, и в голову не пришло, что тринадцать лет назад, когда вышла книга, я был мальчиком. Но до своего возвращения в Англию год назад я вел тихую жизнь, вне университетских стен почти ни с кем не общался. Не многие знали мой настоящий возраст. Книга пользовалась в Европе огромной популярностью. Ее прочли тысячи людей. Иоанн Клемент в ней просто упоминается. Никто из читателей не обратил особого внимания на имя. Но услышь они его позже, логика подсказала бы: я намного моложе, чем на самом деле, и слишком молод для Ричарда Йоркского. Особенно если они пользовались одним из европейских изданий, где даже есть мое изображение — длинноволосый пятнадцатилетний подросток. «Утопия» — шутка гения. Она дала мне жизнь Не-Принца.
Я вспомнила разговор с мастером Гансом в его мастерской. Должно быть, это и есть его рисунок. Мальчик Клемент. Мне стало неприятно — невинное удивление мастера Ганса, моя невинная уверенность. А теперь Джон Клемент просит меня разделить его восторг тонким умом отца.
— Если это правда… — начала я, призвав все самообладание, чтобы расцепить руки. Несмотря на жаркую ночь, они посинели и заледенели. — Если ты действительно принц Ричард… — Я видела, как он кивнул с тревогой. Чувствовала, как мои руки, словно отдельно от меня, медленно поднимаются к его груди и сжимают ему плечи; как моя голова падает на скрещенные руки, они-то ее и держали. Я скорчилась как младенец, изо всех сил пытаясь не порвать связи с реальностью, глубоко дыша. — …Тогда что случилось на самом деле?
Он помолчал, собираясь с мыслью. Он не помнил точную последовательность событий. Помнил только угрозу и страх. В том прошлом жили только угроза и страх. Никто не думал, что отец Эдуарда и Ричарда умрет так внезапно. После его смерти все стали интриговать и ненавидеть друг друга. Дядя Ричард выступил против его матери и клана ее хитроумных родственников. Но в первую очередь следовало подчинить Эдуарда.
Девятого апреля все изменилось. Дядя Ричард, герцог Глостер, находился тогда где-то на севере: он правил северными землями из своего замка в Мидлеме. После Рождества Эдуарда вместе с остроглазым братом его матери, Энтони, графом Риверсом, отправили обратно в замок Лудлоу. Мать, готовая на все, лишь бы ее семья воспитывала царственного наследника, пропихивала орду своих родственников и пыталась обеспечить им влиятельное положение. Остальные дети, включая десятилетнего Ричарда, остались с ней в Лондоне. Все случившееся потом он знал от матери с испуганными глазами и подвижными бровями, она быстро дышала и все время прижимала к себе детей. Затем, чтобы ей сподручнее было демонстрировать свою обеспокоенность, их уводили. Тогда она принималась поднимать брови и еще быстрее дышать, словно упиваясь своими самыми важными на свете чувствами.