— Да-а, — протянул Эразм. — Мег Джиггз. Чудесное дитя. Умненькая. Помню, она поздно попала в дом… — Он задумчиво посмотрел на пылающие щеки Гольбейна. — Я назвал их маленькими, но, разумеется, чисто в силу привычки. Как глупо с моей стороны, ведь на вашем портрете все они сегодня выше и красивее нас с вами. — И он добродушно улыбнулся.
— Ей сейчас за двадцать. — Как громко бьется сердце. К своему тайному ужасу, Гольбейн почувствовал, что подступают слезы. Он яростно принялся тереть нос. — Холодное лето, — скороговоркой извинился он. — Она как раз объявила о своей помолвке, когда я уезжал. Теперь уже прошло больше года. Наверное, она давно замужем.
— За Джоном Клементом… — подсказал Эразм, многозначительно приподняв одну бровь на четверть дюйма.
Гольбейн кивнул, не сильно удивившись, что Эразм в курсе. В конце концов, его почитатели жили по всей Европе.
— Мы подружились. — Он растирал лицо большим полосатым кашне. — Мы с Мег, я хочу сказать. Клемент… В общем, я не понял… — Он замолчал, вдруг осознав, что его голос, как пьянчуга, выбалтывает тайну.
Эразм любезно кивнул. Легкая улыбка на тонком немолодом лице с морщинистой кожей всегда словно намекала, будто он понимает намного больше, чем говорит. Бровь поднялась еще выше.
— Как вы думаете, он хороший муж для Мег?
Гольбейн хмуро кивнул:
— Думаю, да. Во всяком случае, она уверяет, что любит его.
Он замолчал. Не следовало этого говорить.
— Вы поддерживаете с ней отношения? — мягко продолжал Эразм. — С вашей подругой Мег? Где она живет с мужем? Довольна ли замужней жизнью?
Гольбейну стало не по себе, он почувствовал — за простыми вопросами что-то кроется.
— Нет, — буркнул он и отвернулся. — Не поддерживаю. Я не знаю, что ей писать.
Эразм снова засмеялся, на сей раз с едва уловимой насмешкой.
— Дорогой Олпей, вы должны преодолеть ваш страх перед письменным словом. Вы умный человек. Какой же смысл путешествовать, если не расширять свой мир и не сохранять на расстоянии приобретенных друзей? — Зондаж продолжался еще несколько минут. Если бы на месте Эразма сидела Эльсбет, Гольбейн сказал бы, что она его пилит. Он лишь робко кивал. — Ну что ж, жаль. — Эразм наконец изящно признал свое поражение и взял кувшин, собираясь налить художнику нива. — Я познакомился с Джоном Клементом, когда он был совсем молодым, и вот подумал, вы поможете мне возобновить то старое знакомство. И все-таки… — Он сосредоточенно налил гостю пива. Гольбейн заметил, что его руки в пигментных пятнах трясутся. — Ну да ладно. Я намерен попросить вас об одолжении. — Эразм вдруг посерьезнел. — Я бы хотел, чтобы вы написали еще один мой портрет. — Закашлялся. — Разумеется, когда у вас будет время, — прибавил он вежливо. — Я понимаю, вы человек занятой.
Сердце у Гольбейна бешено забилось. Еще раз написать Эразма? И его работа благодаря многочисленным и важным почитателям великого человека станет известна всей Европе? И он получит приличный заработок и на много недель забудет про безрадостные визиты в печатни, забудет, каково это — с трудом добывать даже ту ничтожную работу, над которой в Лондоне он смеялся? И впрямь, не смешно ли: только что ему предложили… навесить городские часы. Вырваться из Базеля, из дома, от семьи? Написать Эразма? Да хоть завтра. Хватит мучиться грезами, где темные головки ускользают от него в дымчатых садах. Он кивнул, стараясь не выдать горячего желания.
— Я приеду в ближайшие месяцы. — Кажется, прозвучало суховато, и он добавил: — Разумеется. Я почтен. Приеду, как только смогу.
— Вы, должно быть, устали, я тоже скоро пойду спать. — Старик смотрел, как одна из трех уцелевших свечей, оплывая, шипит. — Но если вы еще немного посидите со мной и допьете пиво, то я попрошу вас об одном одолжении. Я хочу написать письмо Морам, поблагодарить за картину. Вы не будете так любезны отправить его завтра по пути домой?
Гольбейн кивнул. Старый ученый легко встал со скамьи, поставил одну из горевших еще двух свечей на бюро в углу, где держал чернила, бумагу и перья. Он стоял очень прямо, жилистая рука быстро водила пером по бумаге. Гольбейн смотрел, как снизу, выделяясь во мраке, высвечивается его лицо, как очерчиваются впадины щек, глаза, виски, и восхищался скоростью, с которой Эразм заполнял бумагу, не останавливаясь ни на секунду.
— Ну вот. — Старик разгладил лист на подносе с песком и, повернувшись, кинул на Гольбейна еще один задорный птичий взгляд. — Видите, как легко? Я очень рад, что вы вернетесь и напишете с меня еще один портрет. — Гольбейн энергично кивнул. Если уж в страшном новом протестантском мире, о котором он так мечтал, ему не суждено обрести любовь, то по крайней мере он опять окажется в обществе талантливых людей. Ведь только сегодня вечером, впервые за последний год, он снова почувствовал биение жизни. — И вот еще что. Если до вашего приезда вы найдете время связаться с дорогой девочкой Мег Джиггз… Клемент… — И Эразм снова пристально посмотрел на художника своими глазами-бусинками. — Я бы очень хотел знать, как у нее дела. Конечно, вы рады вернуться домой, к вашей семье, друзьям, но ведь незаметно так можно слегка… м-м-м… увязнуть там, в Базеле. — Он еще раз внимательно посмотрел на Гольбейна, и этот взгляд яснее всяких слов сказал художнику — его тайна раскрыта и Эразм догадался о желании, которое он хотел утаить даже от себя самого: вернуться в Лондон и просить, умолять, кричать или даже насильно заставить Мег изменить свое решение. — Ее отец стал лорд-канцлером Англии, — Эразм со смаком произнес последние слова, напоминая художнику, каким полезным может оказаться это знакомство, — и Моры, как никогда, способны помочь вам в вашей европейской карьере. Хотя кто знает? Все может обернуться и иначе. В Англии, как и в Базеле, трудные времена. Мег и ее мужу скоро могут понадобиться настоящие друзья. Как бы то ни было, мой вам совет, дорогой мальчик: будьте внимательны. Отправляя мое письмо, присовокупите свое. Это ведь ничего не стоит.