Но он сам, думал про себя Рауль, — человек другой породы. Для него конечная цель менее важна, нежели сиюминутные страдания и разрыв дружеских уз, причем, может быть, бессовестное интриганство и поднимет Вильгельма к вершинам власти, вознося над иными правителями, но в то же время в угоду тщеславию обязательно приведет к потере такого качества, как благородство.
Рыцарь резко обернулся.
— Мне это не нравится! — воскликнул он. — Я понимаю все, в чем вы меня тут убеждали, да, да, и вижу, чего вы хотите ради Нормандии, а чего — ради вашей личной славы. Но у меня друг — англичанин, с которым меня связывают узы любви и товарищества уже много лет. Мне что, прикажете приставить меч к его груди? Я видел войну, видел, как захватчики грабят нашу страну, видел, как мужчин пытают, женщин насилуют, а младенцев насаживают на пики; я видел целые города, отданные во власть пламени, и слышал стоны нескончаемой боли. Вы в состоянии покорить Англию без кровопролития? Наверное, нет. Если вам и достанется трон, то лишь через труп саксонца. Именно так сказал однажды Эдгар, а он всегда говорит только правду.
— И все же этот трон достанется мне! Ты думаешь о своем друге, обо всех этих незначительных для истории жизнях и смертях, а я — только о Нормандии и тех временах, которые настанут, когда я отойду к праотцам. — Голос герцога зазвенел в тишине. — Я умру, но мое имя будет жить, а мой народ, благодаря моим усилиям, будет благоденствовать в безопасности.
Рауль вздохнул и снова подошел к столу.
— Это великая цель, прекрасная, но и устрашающая. И я бы пожертвовал ею ради мира и того счастья, которое вы не обретете после всего этого.
Герцог расхохотался.
— Уж ты-то, Рауль, свое счастье обретешь, особенно если оно состоит лишь в том, чтобы лежать в объятиях женщины, но мира тебе обещать не могу. Я могу вести тебя к славе или к смерти, хотя мир — это то, ради чего и прилагаются все усилия, но, боюсь, на нашем веку его нам не видать. — Вильгельм встал и положил руки на плечи фаворита. — Пойми, друг мой, что бы плохое мы ни совершили, какую бы грязную работу ни делали, мы все же оставим после себя нашим сыновьям прекрасное наследие. — Он опустил руки и совсем другим голосом весело сообщил: — А что касается твоего счастья, Страж, то если я завоюю корону, ты получишь и жену.
— Сеньор, уже не в первый раз вы произносите эти загадочные слова. Мне кажется, ее милость, герцогиня, уже поинтересовалась кое-кем вместо меня. — Рауль искоса взглянул на герцога и понял, что угадал правильно.
— Да, я тут беседовал с этой саксонкой, Эльфридой, — сообщил герцог. — Она производит впечатление честной девицы и, надеюсь, вполне достойна тебя. Думаю, что все же уложу тебя в супружескую постель.
Рауль улыбнулся шутке Вильгельма, но покачал головой:
— Как такое может случиться, если вы собираетесь твердой рукой захватить Англию? Если мы победим, я предстану перед ней как кровавый завоеватель и ненавистный враг…
— Рауль, — прервал его герцог. — Помнишь, когда-то я просил тебя отгадать, о чем думает женщина? А сейчас говорю тебе: они не похожи на мужчин, и по собственному опыту знаю, не так, как мы, относятся к своим завоевателям. Им нужна сила, а не только нежность. Ты можешь обращаться с ними безжалостно, и в любом мужчине, будь он на ее месте, давно бы родилась ответная яростная ненависть и желание отмщения, а им хоть бы что. Поэтому не трать зря свою доброту, чтобы завоевать женское сердце, потому что женщина сочтет тебя тряпкой и будет вертеть тобою, как захочет. — В глубине его глаз блеснули искорки. — Мой друг, даю тебе этот мудрый совет, пользуйся им, и он поможет тебе обрести цель.
Рауль рассмеялся от души.
— Какой жестокий совет, Вильгельм, и это я слышу от лучшего из мужей!
— Ты прав, но ведь с самого начала хозяином положения был я, им и останусь до конца.
Рауль вдруг подумал, а что, если он будет обращаться с Эльфридой так же, как Вильгельм однажды обошелся с Матильдой и как, насколько ему известно, все еще иногда обходится? Но даже мысленно не мог представить этого. Чувство герцога к пылкой жене можно было представить себе в виде огненной любви, смешанной с яростью. Эльфриду же Рауль не считал девушкой больших страстей. Она была доброй, очень нежной, ее хотелось защитить от всех жизненных невзгод. Он однажды видел, как герцог так крепко обнял герцогиню, что наверняка на ее коже остался след, и подумал, что, если когда-нибудь ему будет дозволено обнять Эльфриду, он не станет делать это столь грубо.