Герцог внимательно изучил ответ и передал его заботам Ланфранка. Письмо собрались отправить в Рим, для чего, собственно, его и выуживали у Гарольда.
Ланфранк некоторое время молча читал и наконец подвел итог:
— Лучше и быть не могло. Он признался, что дал клятву.
Епископ положил письмо в шкатулку и запер ее золотым ключиком, висевшим на цепочке, обвивающей его шею. Некоторое время он размышлял, машинально поглаживая рукой рясу, затем медленно произнес:
— У меня сложилось мнение, сын мой, что лучше всего вам направить в Рим Жильбера, архиепископа Лизье.
— Я думал послать вас, отче, как это уже бывало прежде.
— Н-нет. — Ланфранк аккуратно соединил кончики пальцев обеих рук. — Вероятно, сын мой, меня слишком хорошо там знают. Пускай идет Жильбер, под моей опекой, разумеется. Тогда кардиналы не поднимут крик: «Берегитесь Жильбера! Для нас он слишком хитер».
Герцог расхохотался.
— Тогда дайте ему свои указания, в таких делах я целиком полагаюсь на вас.
Приор ушел своей величавой походкой, бережно держа под мышкой шкатулку.
Вскоре герцог созвал совет из самых близких людей, и что там обсуждалось, никто не знал. Присутствовали его сводные братья, Роберт и Одо, муж его сестры, виконт Авранш, кузены — Ю и Эвре. Кроме ближайших родственников, были сенешаль, лорды Бомон, Лонгевиль, Монфор, Варенн, Монтгомери и Гранмениль. Поскольку все они придерживались того же мнения, что и герцог, то было решено созвать второй, общий совет в Лильбоне, в просторном новом дворце, специально построенном для подобных целей в нескольких лигах от Руана.
Каменщики лишь недавно закончили тут работы, и дворец возвышался на холме, застыв белоснежной громадой на фоне голубого неба. Его центральную часть составлял огромный сводчатый зал, а многочисленные двери из него вели в другие комнаты. Свет проникал сверху, через маленькие полукруглые окна, разделенные колоннами и арками. Стены были увешаны темно-красными, изумрудно-зелеными и лазурными новыми гобеленами, на каменном полу лежал тростник вперемешку с розмарином и восковником, добавленными для приятного запаха. Правда, сильнее всего пахло известкой и, несмотря на бушующее в вытяжных трубах пламя, во дворце царили холод и сырость. «Время все высушит», — думал Рауль, помаргивая от сверкания белых стен и отмечая, что лепные украшения на диво хороши.
Трон возвышался в конце зала, над ним красовался балдахин из дорогой ткани, расшитый узором из четырехлистников. Перед троном стояла подставка для ног с подушкой. Герцогиня своими руками вышила на ней золотых львов, так что когда герцог ставил на подставку ноги, под ними оказывалась эмблема Нормандии.
Так же на возвышении стояли и кресла главных советников, а в зале были расставлены скамьи для особ не столь высокого звания.
Лильбон был переполнен вассалами: призванные герцогом, они явились на встречу с ним. Жильбер д'Офей, сопровождавший Вильгельма вместе с Раулем, посетовал, что здесь, мол, нет места, где можно побыть одному. Он покинул беременную жену, теша себя надеждой, что, может быть, после шести дочерей она подарит ему наконец сына. Жильбер каждый день посылал гонца узнать, как она, потому что почти перед отъездом бедняжка имела несчастье увидеть во дворе ежа, а было общеизвестно, что это нередко приводит к выкидышу. И теперь, вдобавок ко всем его расстройствам, д'Офей еще вынужден был спать в зале вместе с сотней других.
Рауль, мгновенно сориентировавшись, самоотверженно предложил Вильгельму, веселясь в душе, что, по случаю отсутствия герцогини, оставшейся в Руане, он будет спать на своем старом месте, на тюфяке в ногах постели герцога.
— Боже мой, неужели ты думаешь, что на меня могут совершить покушение? — удивился Вильгельм.
— Нет, — честно признался Страж, — но полагаю, сеньор, что на любом другом месте мне будет гораздо менее удобно.
В назначенный день бароны и вавассоры рано утром собрались в зале, стараясь захватить место получше и пространно громогласно гадая, зачем они понадобились герцогу. Те, кто что-то знал, пытались поделиться с несведущими, и к тому моменту, когда через дверь, скрытую от глаз троном, вошел Вильгельм, было уже настолько шумно, что собравшиеся почти перестали слышать один другого.
Приход герцога возвестил церемониймейстер, обладающий настолько пронзительным голосом, что все разговоры при первых же его словах моментально затихли и вассалы в почтительном молчании ожидали обращения своего сеньора.