Перед ним на знамени Вильгельма Мале затрепетала фантастическая птица, вдали раздавался яростный боевой клич «Тури!» людей лорда Сангели. Рядом кто-то призывал Сен-Обера, своего святого покровителя. А над всеми криками господствовал громкий голос лорда Лонгевиля: «Жиффар! Жиффар!» Старик Вальтер, пеший, бился врукопашную с тремя саксонскими воинами, его с трудом сбили с ног, и он упал, в последний раз выкрикнув боевой клич.
Герцог ухитрился проложить себе путь в этом столпотворении и напал на убивших лорда Лонгевиля.
— Вставай, вставай, Вальтер, я с тобой! — взывал он.
Его булава обрушилась на деревянный шлем одного из саксонцев, мозги брызнули на землю. Конь герцога хрипел и вставал на дыбы, но им управляла твердая рука. Остальные саксонцы в страхе разбежались, и Жиффар с трудом поднялся.
— Садись позади, ты, старый боевой пес! — скомандовал герцог, перекрикивая шум боя.
— Ни за что, пока рука может держать копье! — возразил Жиффар, и, схватив поводья мчавшегося мимо коня без всадника, взгромоздился на седло.
Тысячи мертвых врагов уже лежали на поле боя, но стена из щитов все еще каким-то чудом держалась. Полдень давно миновал, и солнце, не делая ни для кого исключения, безжалостно палило изнемогающих от зноя противников. Нормандские всадники еле тащились, их атаку отбили второй раз, а на холме по-прежнему стояли потрепанные, но непобежденные саксы.
Земля пропиталась кровью и скользила под ногами, а склон холма был усеян кошмарными людскими останками: ладонями, все еще сжимавшими древки копий отрубленными от плеча руками, окровавленными головами, превращенными в бесформенную массу телами; можно было наткнуться на человеческий палец, конское ухо или ноздрю, ранее бархатисто-гладкую, а теперь липкую от запекшейся крови.
Вымотавшиеся вконец всадники отступали, но саксы неутомимо продолжали обрушивать на них свои метательные орудия. Те, кто сидел на лошадях, походили теперь на кули с мукой, а сами кони еле передвигали широко расставленные дрожащие ноги, пена покрыла их морды, головы беспомощно свесились к земле, а бока были изранены шпорами.
Мысли об Эдгаре теперь оставили Рауля. Весь мир перед ним был залит кровью: она, пульсируя, вытекала из перерезанных артерий, медленно сочилась из ран, засыхала на обрубках туловищ, рассеянных по полю.
Рауль опустил скользкие поводья на шею Бертолину и попытался вытереть руки о штаны. Он соображал, кто же из его друзей остался живым: кажется, во время жаркого боя он слышал голос Фицосборна, а впереди вроде мелькнули знакомые фигуры Гранмениля и Сен-Совера, отирающих пот с лица.
Кто-то тронул его за локоть.
— На-ка, выпей малость, — деловито предложил Юдас.
Рауль обернулся. Брат по-прежнему, как и в мирное время, флегматичный и спокойный, правда весь перемазанный кровью, протягивал ему фляжку.
— Благослови тебя Бог, Юдас! — благодарно кивнул Рауль, глотнув крепкого вина. — Я почти выдохся. Что же теперь будет? Слушай, а ты все еще не утратил охоты воевать?
— Конечно нет! — безмятежно подтвердил брат. — У меня появился зуб на одну дубину из Ко, который столкнул меня в ров во время последней схватки, так что, кажется, я стал хромым. Когда все кончится, уж я, будь уверен, с ним посчитаюсь! У него в руках еще был такой флажок с изображением жареной головы кабана. Ты, случайно, его не знаешь?
— Нет. — Рауль, превозмогая усталость, все же рассмеялся. — Не знаю, брат!
Вдоль шеренг проскакал всадник. Бароны, посовещавшись с Вильгельмом, поехали к своим отрядам. По рядам передали приказ строиться и ждать.
Правое крыло — булонцы под командованием графа Юстаса — пошло вверх по склону и повторило маневр, который ранее удался на левом фланге. После обмена бешеными ударами с английским фирдом нормандцы дрогнули, разомкнули ряды и бросились назад, изображая беспорядочное отступление. На вершине холма рассеянные между крестьянами таны напрасно пытались удержать их на месте. Простолюдины обезумели в жажде крови и не видели, что ранее случилось с их собратьями, желая лишь одного — преследовать удирающего с поля врага. Не слушая предводителей, они с яростными криками бросались в погоню. В воздухе замелькали топоры, косы, дротики, тысячи голосов кричали: «Победа! Победа! Прочь, прочь! Мы победили!»
Нормандские всадники, стоящие в центре, развернулись с боевым кличем, перекрывшим вопли крестьян, обрушились на английский фланг. Пологие склоны холма покрылись упавшими, все еще пытающимися вывернуться из-под копыт. Отряд, совершивший обманный маневр, остановился, повернулся и напал на англичан. Стоящие на вершине холма видели, как десятками, сотнями гибнут простолюдины; немногим удалось уйти с поля боя и добраться до своих товарищей на вершину, тысячи навсегда остались лежать на истерзанной копытами земле, захлебываясь собственной кровью, раздавленные пронесшейся кавалерией.