Музей искусств когда-то был единственным местом, где Айви могла по-настоящему сосредоточиться. Но она всегда ограничивалась лишь несколькими залами. Самозащита от чрезмерной стимуляции. Так она создавала для себя безопасную гавань. Так контролировала свой дефектный механизм концентрации.
Но сегодня я освобождаю ее от всего этого. Сегодня она увидит все картины, которые есть в музее. Начиная с новой выставки Гойи.
Айви восторженно рассматривает полотна широко распахнутыми глазами.
Ее внимание особенно привлекает наводящая жуть гротескная картина, на которой изображен безумный великан, поедающий вялое безголовое тело. Глаза великана, полные безумия, выпучены. «Сатурн, пожирающий своего сына». Эта «Черная картина» Гойи живописует великого титана, персонажа греко-римской мифологии, пожирающего своих детей, чтобы никто из них не смог сбросить его с трона. Мифология — это чрево, которое вынашивает и веру, и ужас.
— Кошмар, — произносит Айви с тихим благоговением. — Но я не могу отвести глаз.
Она изучает картину, затем табличку под ней, толкующую о том, что, дескать, Гойя через образы мифологических существ хотел изобразить страдания, причиняемые войной.
Мы движемся через всю экспозицию и дальше, по остальным залам музея; и хотя мы неустанно переходим из галереи в галерею, мы не торопимся и не суетимся. Айви тратит ровно столько времени, сколько нужно, на картины, которые считает достойными особого внимания. И все же ни одна из них не будит в ней такого отклика, такого резонанса, как черный Гойя.
— Эти глаза не идут у меня из головы, — говорит Айви. — Наверно, эта картина будет являться мне в кошмарах. Титан, пожирающий беззащитных.
— А стоит ли его так сурово осуждать? — возражаю я. — Как-никак, к престолу ведет лишь один путь.
И вдруг что-то еще начинает резонировать. В сумке Айви. Жужжит, точно муха, стремящаяся вырваться на волю. Айви достает телефон — конечно, это Крэйг. Он как герпес — все время возвращается.
— Не позволяй ему испортить тебе день, — втолковываю я своей подопечной. — А он точно испортит. Ты же знаешь!
— Может, он хочет извиниться…
— Скорее, он хочет, чтобы ты извинилась.
Телефон продолжает зудеть. Безымянные аристократы на стенах молча взирают на Айви глазами, застывшими где-то между осуждением и безразличием.
Наконец телефон замолкает. Со вздохом облегчения Айви бросает его обратно в сумку.
Так не может продолжаться. Это контрпродуктивно. Для нее. И для меня.
— Ты знаешь, что нужно сделать, — внушаю я ей.
Айви трясет головой:
— Не могу!
— Можешь и сделаешь. Он тебе больше не нужен! Да и никогда не был нужен. Порви с ним!
Она смотрит на окружающие нас картины, но теперь без всякого интереса.
— Видишь — он уже испортил тебе день, — настаиваю я. — Айви, он как Сатурн. Сжует тебя, выплюнет и думать позабудет. Не позволяй ему этого!
— Я подумаю, — говорит она, и это лучшее, чего я сейчас могу от нее добиться. Мы станем методично убирать из ее жизни токсичных людей, и начнем с Крэйга. Ради нас обоих. Потому что токсичные люди означают угрозу от представителей моей восходящей линии. Я не могу допустить подобной конкуренции. Никто из моих вышестоящих собратьев не украдет у меня Айви!
12 СЛЕдя за ЧУжим шприцем
АЙЗЕК
Во вторник в шесть часов вечера Айзек слышит грохот. Звук настоящего катаклизма, который ты ни за что бы не хотел услышать в собственном доме. Юноша бросается на первый этаж, откуда доносится бабушкин призыв на помощь. Собственно, до этого вопля он думал, что она что-то уронила, но страдание в ее голосе сообщает ему: дело гораздо хуже.
Бабушка лежит в кухне на полу, корчась от боли и держась за бедро. Обломки кухонного комбайна валяются между кухонным прилавком и столом. На полу рядом с бабушкой — наполовину растаявший кубик льда, на прилавке — стакан с лимонадом. Вот, значит, что произошло. Проклятый холодильник!
— Айзек! — зовет бабушка, увидев внука. Она дышит поверхностно, часто хватая воздух ртом. — Помоги мне встать.
Он пробует поднять ее, но в ту же секунду она издает дикий крик боли.
— Нет! Не надо! Вот черт! Проклятье!
Плохо дело. Как бы бабушке не оказаться в инвалидном кресле после такого падения. Айзек старается не думать об этом. Ему ясно, что он не сможет поднять ее на ноги, не причинив еще большего вреда. А больше помочь некому — родители на работе, Айви тоже еще не вернулась.
— Все будет хорошо, бабушка.