«Ты можешь найти путь обратно. К ним. К ней…»
Пик ломки наступит на семьдесят втором часу. Это трое суток, а он только на полпути. На этот раз, когда родители придут домой, они все поймут. Они отвезут его в больницу, и доктора тоже все поймут, как только взглянут на него. Родители поначалу не поверят. Но анализ крови представит все доказательства, и тогда они увидят истинное лицо своего сына.
«Ты не вынесешь этого позора».
Нет! Ты вынесешь! Родители на твоей стороне. Они тебя любят и всегда будут поддерживать и помогать!
«Да, по обязанности. Разочарование вмиг погасит их любовь».
Айзек плачет, потому что не может противостоять этим мыслям. Дракон лжи издевается над правдой, давит ее, словно букашку, а потом становится на ее место — огромный, массивный, непоколебимый. Айзек не может ни обойти, ни заглянуть за него.
Его мысли путаются. Мир бледнеет и исчезает. Он в сумрачном лабиринте, затянутом плющом. Сон? Нет, это галлюцинация, потому что Айзек вдруг осознает, что бредет по коридору родного дома. Ночь прошла, всходит солнце. Но голоса все еще звучат, зовут его, ведут по коридору, и он идет словно в трансе.
Галлюцинации — последняя ступень перед смертью, насколько ему помнится. Что если он не выдержит абстиненции? Что если сейчас идет процесс превращения его, Айзека Рейми, в цифру в статистике? Значит, вот так он умрет?
«Спаси себя. Ты знаешь как».
И Айзек, спотыкаясь, торопится навстречу спасению. В ванную комнату в дальнем конце коридора. Его глаза сухи, губы потрескались. В ванной он опускается на четвереньки и шарит вокруг и позади унитаза. Да, он смыл таблетки, но вдруг он промахнулся, высыпая их туда? Что если одна отскочила от края и упала на пол? Ведь это же возможно? Более чем возможно, это правда! Должно быть правдой, потому что его ненасытная жажда отказывается принимать альтернативу.
За унитазом Айзек таки находит что-то маленькое и белое, но оно сминается в его пальцах. Клочок туалетной бумаги. Юноша впечатывает кулак в плитку на полу. Боль, но она какая-то далекая. И тут он видит кончик чего-то, высовывающийся из мусорного ведра. Кошелек для мелочи, в котором он хранил таблетки! Что если?.. Что если?.. Он хватает кошелек, запускает пальцы внутрь…
Таблеток в нем нет.
Но к своей несказанной радости Айзек находит там крошки. Белые крошки, оставшиеся в кошельке с тех времен, когда он делил таблетки пополам. Со всей аккуратностью, на какую только способен, он переворачивает кошелек и вытряхивает мелкие, как порошок, кусочки на ладонь. Призрак спасения.
Он слизывает их с ладони, затем выворачивает кошелек и облизывает подкладку. Этого недостаточно, но это придаст ему сил, чтобы выполнить то, что он задумал.
Городской автобус, по мнению Айзека, — не что иное как суд на колесах, где пассажиры — коллегия сомнительных присяжных. Конечно, каждый вроде бы погружен в собственные проблемы, но в действительности все только тем и занимаются, что судят всех вокруг.
Чего это твой ребенок так разорался? Ты, должно быть, ужасная мать.
Твоя сумка с покупками всем мешает! Ты эгоистичная и бесцеремонная тварь.
Ах у тебя дезодорант выветрился? Да ты просто грязная скотина, вот и все.
Единственное, что может облегчить тебе вердикт — это если ты уступишь свое место кому-то другому. Тогда ты сразу превращаешься в святого. Потому что в автобусе между виновностью и невиновностью зазора нет.
Айзек сегодня не святой. Никому не уступает место. Он сидит, прислонившись головой к стеклу, потому что шея не может выдержать ее вес; но каждый раз, когда автобус сотрясается на выбоинах, боль молнией простреливает череп, так что Айзек вынужден отстраниться от стекла. Абстиненция слегка отступила. Крошки, найденные в кошельке, смягчили ее как раз настолько, чтобы он мог функционировать, но не более того.
В то время как в некоторых автобусах все сиденья обращены вперед, ограничивая обзор и, следовательно, сужая поле для осуждения, в этом автобусе сиденья обращены в центральный проход, чтобы увеличить количество стоячих мест. Женщина, сидящая напротив Айзека, смотрит на него несколько дольше, чем просто вскользь, потом произносит неодобрительное «пф-ф» и крепче сжимает стоящую на коленях сумку.
И что же это ей в нем не понравилось? Лицо? Запах? Сгорбленная фигура? Скорее всего она, как говорится, отвергает весь пакет.
«Вы же ничего про меня не знаете», — хочется ему сказать, но он слишком ослаб. Итак, вердикт остается в силе.
Автобус ползет вперед, и Айзек то погружается в забытье, то выныривает из него. Нет, он не засыпает, он просто проваливается в туман, который рассеивается лишь тогда, когда автобус со скрежетом останавливается или попадает колесом в рытвину, отчего у Айзека сотрясается мозг. Юноша чуть не проезжает мимо нужной остановки, но, спохватившись, выскакивает в самый последний момент, спотыкается о бордюр и плюхается в лужу грязи, такую жалкую, что в ней даже сорняки, не желая жить, покончили с собой. Когда он поднимается, автобус уже отъехал. Айзек несколько секунд стоит, собираясь с мыслями, а потом бредет в направлении Березовой улицы.