***
Все десять часов полёта я провела в странном забытье. Похожее состояние уже случалось со мной в детстве, когда мне удаляли гланды. До сих пор помню, как меня, уже укаченную, начавшим действие наркозом, в каком-то липком тумане заводят в зал с длинным столом, освещённым круглой лампой. А я смотрю на свои ноги и вижу носки сползающих колготок. Дальше чернота.
Весь полёт мне невероятно хотелось спать, но я не могла позволить себе такую роскошь, вдруг самолёт начнёт падать. Несколько раз нас кормили, и это позволяло мне немного взбодриться. Странно, но когда в проходе стояла тележка, гружённая едой, а бортпроводники раздавали курицу с макаронами и рыбу с рисом, даже турбулентность воспринималась не такой жуткой. Правда, как только махина самолёта начинала качаться и дрожать, я сразу шептала про себя слова одного известного лётчика: «Болтанка влияет только на Ваш комфорт». Временами я начинала плакать и, чтобы спрятать слёзы от своей соседки, пялилась в иллюминатор на бесконечную сюрреалистичную синеву. За бортом так и не наступила ночь, закат сменился рассветом, вот что случается, когда пересекаешь часовые пояса.
Несколько раз меня проведывал Артём, он успел отдохнуть и больше не был раздражительным, напротив, даже пытался флиртовать. А однажды пригласил меня к иллюминатору в небольшом тамбуре. Там через толстое круглое стекло, далеко внизу, сквозь марлю облаков проступали голубовато-белые конусы. Я восхищённо выдохнула и открыла камеру на телефоне.
- Это сопки, - улыбнулся Артём.
- Вулканы?
- Да, мелкая, - он называл меня «мелкой», потому что я была на три года его моложе. А потом ласково обнял за плечи. И в тот момент я почувствовала себя почти счастливой.
Камчатка встретила нас солнцем и это была редкая удача, потому что уже с трапа мы могли видеть главную гордость этого края. Корякскую сопку. Глядя на её серовато-синие склоны, увенчанные, словно глазурью на бабушкином куличе, снеговой вершиной, я ощущала странный трепет, смесь восторга и ужаса, такое чувство иногда возникает во сне, когда смотришь на что-то огромное и величественное.
***
Не знаю, почему я вспомнила наш полёт. Мысли сами потекли в том направлении, и они успокаивали. Дорожные ссоры, аэропорты, полёт на высоте 10 000 метров – всё это было реальным и нормальным. В противовес тому, что происходило сейчас. Я сидела в костюмерной, за столом, заваленным обрезками тканей, а передо мной стояла белая кружка в красный горох, с отколотым ободком. Бабушка всегда говорила, что не к добру держать битую посуду. Чай уже остыл, за тюлевым окном синели сумерки. Неуютные, холодные, совсем не летние, хотя на календаре с рыжими котятами, который висел на стене рядом с зеркалом, бегунок застыл на цифре «27». Двадцать седьмое августа, в моём городе сейчас душная ночь, температура под тридцать, не иначе. А здесь всего +10. Я обернулась к окну, в стекле белыми кляксами отражался свет ламп, и я не могла понять, почему стекло казалось мутным. То ли окно запотело, то ли на город лёг туман. Зина Игнатьевна, так звали костюмера, понесла туфельку, свалившуюся мне на голову к Лоре Филипповне, перед этим налив мне чая и велев её дождаться. Наконец, я услышала хлопанье резиновых подошв о цементные ступени, женщина вернулась с газетным свёртком. Большие красные буквы «С» и «П», измятые, повторяющие силуэт того, что было под бумагой, сразу бросались в глаза. Именно в этот лист газеты «Советский спорт» за 1998 год, обнаруженной где-то в закромах, костюмер упаковала парчовую туфельку, точно брезговала нести её голыми руками. Значит, Лоры на месте не оказалось. Зина Игнатьевна положила свёрток на старенький плюшевый диван и села на скрипящий стул с деревянной спинкой напротив меня.
- Нет Лоры на месте, в министерство уехала, ждала-ждала, так и не дождалась.
Я кивнула и опустила глаза в кружку. Остывший чай оставил на её белых боках тёмный ободок. Я подумала, что оттереть его будет непросто. Молчание затягивалось, на улице взревела машина, я поёрзала.
- Вы хотели мне что-то рассказать.
Зина Игнатьевна посмотрела на меня сквозь толстые линзы очков.
- Лидочка любит пакостить, но чтобы пропавшие век назад туфли на голову сыпались, такого ещё не было.
Я посмотрела на костюмера, но рта не раскрыла, чувствовала, что будет продолжение.
Зина Игнатьевна наклонилась ко мне, а я неосознанно поддалась навстречу, воздух над столом, над которым мы склонились, загустел, словно яичная смесь, в которую насыпали муку.
- Я когда-то играла здесь, в молодости, до тех пор пока…- Зина Игнатьевна украдкой дотронулась до своего шрама и умолкла.