-Ясно – наконец процедила его жена и бросила трубку.
***
Во время землетрясения витрина спектакля «Король-солнце» треснула, только она одна из всего музея. Кто-то из сотрудников бутафорского цеха обронил это в столовой, когда мы стояли в очереди к раздаче. Поэтому я решила сходить в музей сразу после вокальной репетиции, на которой аккомпаниатор – худосочная блондинка лет сорока, разучивала со мной и Ромео наш дуэт на балу. Однако встреча затянулась, Максим всё время фальшивил и почему-то обвинял в этом инструмент, аккомпаниатора и даже атмосферное давление. Но делал это забавно, шутил, кривлялся и всячески поднимал нам настроение. Как итог - я освободилась поздно.
В тот вечер не было спектакля, и зрительная часть пустовала. В холлах горело только дежурное освещение, а короткий в две двери коридор, ведущий к музею, совсем не был освещён. Я пробовала найти выключатель, но, признаюсь, искала не очень тщательно. Всё равно темнота не была кромешной, мне в лопатки бил жидкий свет театрального холла, к тому же в коридоре было большое окно, прямо напротив незапертых дверей музея. Когда я вошла, витрину «Короля солнце», как я и рассчитывала, выгодно освещало коридорное окно, в которое влюблено гляделся уличный фонарь. И в этом неверном свете я видела на стекле неаккуратную белую полоску, пересекающую витрину сверху вниз. Почему-то я сразу подумала, что так может выглядеть на рентгене трещина в человеческой кости. Но как это могло случиться? Все остальные витрины не пострадали. Я нащупала выключатель, щелчок, но ничего не изменилось, я пощёлкала ещё несколько раз, однако свет не зажигался. Наверное, музей входил в какую-нибудь из зон, которые в этот вечер были обесточены за ненадобностью. Я приблизилась к витрине «Короля солнца», включила фонарик на телефоне и навела его на стекло. Белёсое пятно света расплылось на шее безголового манекена в зелёном платье, я перевела глаза на трещину, вот она, толщиной в четверть моего мизинца. Я провела по ней пальцем, гладко. За стеклом на полочке стояла парчовая туфелька, всё ещё одна. При взгляде на неё я почувствовала неприятное шевеление внутри. И это были уже не бабочки, а нечто противное и склизкое.
За стеклом на красной бархатной подставке были развешаны три фотографии. Вот весь в пятнах лимонного цвета чёрно-белый снимок сцены, сделанный из зрительного зала. Видно три первых ряда кресел, а на самой сцене стоит кровать с высоким балдахином и что-то похожее на зеркало в человеческий рост. На следующей немного пожелтевшей карточке была запечатлена барышня в длинной ночной сорочке с пышными рукавами, скреплёнными лентами, видимо, сценический костюм. Девушка была совсем юной, лет восемнадцати, миленькая, тоненькая, с пухлыми губками и щёчками в веснушках. Волосы кудрявые до плеч, девушка ласково улыбалась и смотрела куда-то вбок. Очаровательная инженю. Неужели Лидочка? Ещё несколько секунд я вглядывалась в её лицо. Нет, молодая девушка, почти девочка с таким кротким выражением лица не ассоциировалась с мстительным призраком, о котором все говорили. Я поёжилась и посмотрела на фото, расположенное чуть ниже. Там, на особенно постаревшей, цвета жжёного сахара фотографии была изображена женщина в пиджаке и длинной юбке, но это не был костюм, скорее повседневная одежда. Волосы женщины были убраны под шляпку, какие носили в тридцатых годах прошлого века. Она обнимала за плечи девушку с соседней фотографии, тоже одетую в повседневное платье в мелкий горох. Предполагаемая Лидочка с волосами, убранными в пучок, смотрела на женщину в шляпке и, кажется, что-то ей говорила. Но самым необычным казалось то, что у этой женщины не было лица. Точнее, оно было размытым. Словно кто-то протёр этот участок фотографии мылом, и за беловатыми разводами невозможно было разобрать глаза или рот. Фотография располагалась сбоку витрины, и точно на неё лился грязный свет уличного фонаря, потому я убрала телефон. Сколько я на неё смотрела? Не знаю, но иногда фотографию освещали фары, проезжающих машин. И тогда из черноты на секунду выплывали новые подробности: что-то неясное, бесформенное возле локтя женщины или темноватый ореол над её головой. Но самым странным было то, что, несмотря на отсутствие лица, эта женщина, казалось, за мной наблюдала. Я навела на фото телефонный фонарик. Лица по-прежнему не было, но снимок больше не казался таким жутким. Никаких тёмных ореолов или бесформенных сущностей. Я резко развернулась и вышла из музея. Только оказавшись в освещенном холле, я вдруг ощутила, что моё сердце скачет тяжёлым баскетбольным мячом. Что-то в фигуре той безликой женщины показалось мне знакомым.