На его сообщение я так и не ответила. Но эта короткая весточка из прошлого всколыхнула внутри пыльные воспоминания о том, как Лёшка робко и по-детски за мной ухаживал. Опять эта проклятая ностальгия и ощущение, что лучшие годы прошли, а впереди пустота. Я почти ненавидела старинного друга за то, что он раз за разом заставлял меня окунаться во времена, которые больше не вернуть.
Лёшка был единственным мальчиком в нашей компании, но легко соглашался на все девчачьи авантюры и готов был прийти на помощь по первому зову. Я вспомнила, как однажды, когда нам было чуть за двадцать, на закате мы пошли на старый мост над железнодорожным вокзалом. Сели на прогретый июлем бетон, свесили голые ободранные велосипедом ноги в цветных кедах сквозь решётку перил, пили тёплую газировку и смотрели, как внизу от вокзала отходят серо-красные гусеницы поездов. Лёшка пристроился рядом и незаметно положил руку за моей спиной, но моя подруга Катя, с придушенным хихиканьем хлопнула его по пальцам и Лёшкина рука, вместо того, чтобы обнять меня, уползла, точно побитый зверёк.
***
Как только мне стало лучше, я вернулась в театр. Зина Игнатьевна по-прежнему была на больничном, как и Рита, вторая Джульетта. Я пробовала узнавать о здоровье обеих, но коллеги упорно пожимали плечами, казалось, никто ничего не знал, да и не интересовался.
Треснувшую витрину в театральном музее заменили, но за стеклом всё ещё стояла одна парчовая туфелька. Зато со стенда с фотографиями пропала карточка безликой женщины. Вместо неё появилась другая – толпа артистов, все в костюмах времён Короля солнце. Среди них и Лидочка. Самая низенькая в парике с буклями, как и остальные.
Я решительно не понимала, у кого можно узнать о судьбе второй туфельки. Коллеги отворачивались с совершенно невозмутимым видом, точно я порю какую-то чепуху, и никто не воспринимает меня всерьёз. А задать вопрос напрямую Лоре Филипповне я пока не решалась.
Инфернальные странности, к счастью, не повторялись. Зато репетиции были почти каждый день, однако мой образ всё ещё казался мне однобоким, плоским, он не трогал и не задевал за живое. И я не могла понять, почему. Я несколько раз перечитала Шекспировскую трагедию, я репетировала дома, но зерно образа, о котором когда-то говорил Станиславский, ускользало. Потому Лора Филипповна составила для нас с Максимом отдельный график репетиций. А на поздний вечер 10-го сентября была назначена моя индивидуальная встреча с режиссёром.
***
Первый длинный гудок, третий, десятый, бабушка не брала трубку. Уже второй день я не могла ей дозвониться. И хотя мне ужасно не хотелось, другого выхода не было. Я набрала номер Лизы, на том конце ответили почти сразу. Смех, музыка, визгливый голос сестры: attends, connard![1]
- Лиза, привет! Ты давно бабушке звонила?
- Давно!
-А мама?
- Не знаю!
- Лиз, я не хочу звонить родителям, ты можешь спросить у них про бабушку? Я уже второй день ей дозвониться не могу!
- Ага, хорошо, только завтра, сегодня уже поздно!
-Точно, никак не привыкну к часовым поясам, пожалуйста, Лиз, спроси!
- ОК
- Хорошо, пока!
Вот так, мы не общались с младшей сестрой почти полгода, и, казалось, нам по-прежнему нечего сказать друг другу. Я снова стала набирать бабушкин номер, но безрезультатно. Что могло случиться? Вдруг она подпалила квартиру, забыла выключить газ и задохнулась, утонула в ванной, её ударило током. Стоп! Во-первых, надо прекратить себя накручивать, бабушка и раньше забывала про существование мобильного. Во-вторых, сейчас ночь и в моём родном городе, и во Франции, где уже несколько лет живут родители и сестра, всё равно ничего нельзя сделать. В-третьих, плохие новости распространяются быстро, если бы что-то произошло, я бы давно знала. И ещё, Лизе нельзя верить, её всегда интересовала исключительно её драгоценная персона, залюбленной дочурке богатых родителей было плевать на всё и всех, она не спросит про бабушку. Как бы мне не хотелось этого избежать, но надо позвонить маме самой.
Я посмотрела на часы, половина четвёртого. Сегодня вечером индивидуальная репетиция с Лорой. Я глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. Это просто репетиция, через полтора месяца премьера, нужно работать, сосредоточится только на роли.
***
Над сценой горел единственный дежурный софит, роняя жёлтое пятно на высокий круглый столик, как обычно, его подобрали из старого реквизита. На шоколадного цвета столешнице кто-то вырезал бранное слово, тускло бликовал флакончик чёрного стекла. Мир вокруг казался мутноватым, словно я видела его сквозь запотевшее окно, я специально вынула контактные линзы, чтобы сосредоточится на внутреннем состоянии, не отвлекаясь на окружающее. Зрительный зал прятался в тени, но я знала, что он пуст, только в четвертом ряду сидит Лора Филипповна. И я воображала как внутри меня что-то перекрывает нужную артерию, и я не могу стать Джульеттой, не могу играть. Я зажата и выжата. Я не актриса, а потерянный башмак. Меткое сравнение для театра, где то и дело загадочно исчезает обувь.