***
Бабушка уходила дома, в своей постели. Она почти не могла двигаться и почти не могла говорить, вместо слов – мычание. Лицо пожелтело и напоминало мятую ткань, а в этих складках морщин прятался заострившийся нос. Помню, как вводила в поисковике: «У лежачего больного заострился нос, что это значит?» и получала ответы: «Посмертная маска» или «Почему перед смертью заостряется нос». Нет! Глупости! – думала я. Совсем скоро она начнёт вставать.
В последний день бабушку насильно сводили в туалет. Она сопротивлялась, верещала и плакала. Казалось, что это уже была не она. А болезнь, принявшая форму её тела. Помню, как мы с трудом перетащили её на стул и отнесли в туалет. А там бабушка, ещё до того, как её пересадили на унитаз, словно в отместку, описалась. Это был её последний акт протеста, последняя борьба за свои личные границы, которые частенько нарушали.
После, уже снова в постели, бабушка смотрела в пустоту глазами куклы, похожими на мутное стекло, и охала, как ребёнок, которого обидели. Мы все – я, Лиза и родители оставили её одну в комнате и сгрудились в гостиной. В эгоистическом желании не видеть неизбежного, мы словно пряталась в обстановке мнимой нормальности. Но за несколько минут до смерти бабушка вдруг пришла в себя.
-Я надышаться не могу! – вскрикнула она. И мы снова столпились вокруг. Окно моментально распахнули, в комнату ворвалась осень и устроила бешеную пляску с длинными белыми занавесками, взлохматила наши волосы и с остервенением начала играть на музыке ветра, подвешенной к люстре.
-Я умираю! - ещё один отчаянный вскрик
- Бабушка, глупости!
И вдруг тихо-тихо: Берегись Лоры, Маня… - прерывающийся шёпот, едва слышный. Думаю, разобрать её слова получилось только у меня. Потому что остальные шумно суетились вокруг, подталкивали ей под спину подушки и звонили в скорую. По моему позвоночнику прошлось ледяное дуновение. Хотя, возможно, это был ветер из открытого окна.
- Позовите Женю! – я никогда раньше не видела бабушку такой испуганной, папа бережно взял её за морщинистую руку.
Но почему она позвала именно его, а не свою дочь – мою маму?
А потом бабушкины зрачки резко расширились - два чёрных тоннеля, а глаза почти выкатились из орбит. Она начала судорожно втягивать воздух, а её рот стал уродливо кривиться. Я была рядом и не понимала, что происходит. Всё смотрела на неё, смотрела и просто не могла отвести глаз. Не знаю, сколько это продолжалось, наверное, чуть меньше, чем вечность, которая оборвалась вместе с бабушкиным хрипом. Она перестала судорожно глотать воздух, её дыхания больше не было слышно, а вот нижняя челюсть всё время выдвигалась вперёд, словно бабушка злилась. Я повернулась и быстро вышла из комнаты. Мама ходила из угла в угол, ссутулившаяся женщина, которая привыкла гордо держать голову и вдруг съёжилась, как вязаная варежка после стиральной машины. Я подошла к маме сзади и обняла. Лиза в голос заплакала. Вскоре из комнаты показался отец, сконфуженно улыбнулся: Мне кажется, всё. Тогда я отправила два сообщения Артёму и Лёшке: «Бабушка умерла».
В ту ночь я так и не смогла заснуть, перед глазами стояло бабушкино лицо с выпученными глазами и судорожно кривящимся ртом. Что чувствует человек перед смертью? Мне нравится думать, что она видела себя невестой, такой счастливой, какой можно быть только в юности, впервые полюбив. Я почти уверена, что она вспомнила себя в белом платье чуть ниже колен и в короткой фате по моде шестидесятых, под руку с женихом, моим дедушкой...
Бабушка ходила со мной подавать документы в университет. Стояла со мной в толпе взволнованных, гомонящих, как стрижи на закате, абитуриентов. Бабушка была на всех моих студенческих показах – актёрское мастерство, сценическая речь и движение. Она поддерживала меня из зала. А я играла ради неё. И именно бабушка принесла мне огромный букет на вручение дипломов. А родители даже не пришли. Я любила бабушку и знала, что она искренне гордится мной. Перед ней я не должна была носить маски и каждый раз расписываться в документе на право принадлежать своей семье. Для неё я была её частью уже просто по праву рождения. И именно бабушка дала мне имя – Машенька. Я не застала её молодость. Её красота живёт вечно на старых карточках. Зато я видела её смеющейся и счастливой, потом убитой горем и, наконец, пьяной, а теперь увидела её агонию. Я смотрела в лицо самой мифической, но вместе с тем, самой реальной вещи в мире. Ведь единственное, что знает каждый, так это то, что когда-нибудь тоже умрёт. Он уйдёт, когда молодость будет выпита и на дне останутся лишь осколки прожитого, последний раз вдохнёт в окружении родных, как моя бабушка? Или он захочет уйти много раньше на случайном перекрёстке, среди покореженного металла и битого стекла? А может, как Лидочка, самовольно запретит себе стареть? Вот этого не знает никто. А я вдруг стала старше, я видела её... Видела смерть.