— Тише, тише! Умоляю! — попросила мать. — Ведь он может услышать.
Утром мать сказала мне:
— Я все вот думаю, почему ты не позовешь домой своих товарищей по Дому пионеров? Ну и девочек, конечно, с которыми дружишь.
— Зачем?
— Зачем? Просто так. Пусть они дома у тебя побудут…
— Хорошо, мама, я как-нибудь позову, — вежливо пообещал я.
Она затащила меня к своей подруге. Я упирался, отнекивался (ведь она даже не ответила на мою записку), но Наташа настояла:
— Мы совсем ненадолго. Я только поздравлю. У нее день рождения.
Денег у меня не было, но была книжка, относительно новая: Георгий Шенгели, «Законы стихосложения».
— Тогда, может, это подарим? — предложил я не без некоторых раздумий. Мне жаль было этой книжки, которую я раздобыл с трудом.
— Подарим! — сразу же согласилась она. — Это даже весело будет. Ведь Леночка тайно стихи пишет. Только тебе не жалко?
— Что ты!
Для нее мне ничего не было жалко. Не для Леночки, конечно.
Мы оказались напротив Кремля, на Софийской набережной, в стареньком одноэтажном домике. В небольшой комнате шумело человек десять ребят — девчонок и мальчишек лет пятнадцати-шестнадцати. Я не чувствовал себя среди них лишним, благо о моем возрасте и даже имени никто не спрашивал. Мы играли в «испорченный телефон», а потом «в почту», и все было хорошо, пока…
— А теперь танцевать! Танцевать! — закричала раскрасневшаяся именинница.
Уже через минуту патефон назойливо загнусавил:
— Ты танцуешь? — спросила меня именинница.
— Я не танцую, — сказал я одеревеневшим голосом.
Но это было еще полбеды. Наташа, видимо, не слышала моих слов.
— Пойдем! — подбежала она ко мне.
Я так и знал.
Это было ужасно! Теперь мне казалось, что я упустил самое главное в жизни, не научившись танцевать. И как это мне в голову раньше не приходило.
— Нет, — промычал я. — Не хочется что-то…
— Ну, тогда почитай стихи! — сказала она. — И Леночка послушает. Ведь она тоже пишет. Леночка! Леночка! Послушай! — попросила она. — У него очень хорошие стихи.
Я был растерян настолько, что начал читать:
Меня никто не слушал. Не слушала Леночка. Не слушали другие ребята. Даже она не слушала.
Она пошла танцевать с другими. Эти — другие — казались мне отвратными ребятами. Но самым отвратным из всех был я. Я ненавидел себя.
С трудом я дождался окончания вечера. Хорошо хоть, что ждать пришлось недолго. Через полчаса вся компания разошлась по домам.
Я молча проводил Наташу и, прощаясь, прятал от нее глаза… И про мою записку она не сказала ни слова, будто ее не было.
По всей Москве висели объявления о школах танцев. Но туда мне дорога была закрыта. Ведь школы танцев — для взрослых.
После уроков я прибегал домой и — до прихода родителей с работы, отодвинув в сторону стол, — начинал:
Так было несколько дней, и у меня уже что-то получалось. Пожалуй, теперь я бы даже не отказался попробовать потанцевать с Наташей.
Но тут я неожиданно вспомнил: а вдруг она меня на каток позовет? Вот если бы прыгать с парашютной вышки в парке культуры! А на коньках я…
Я катался далеко не блестяще. Да и коньки у меня старые-престарые, столетней давности.
Вечером я пристал к родителям:
— Мне нужны деньги на коньки. На новые.
Мать с удивлением посмотрела на меня:
— Еще в первом классе купили тебе коньки, валяются…
— Они же малы, — сказал я. — А я хочу…
Отец выложил деньги.
— А на абонемент? — попросил я. — В парке культуры есть школа такая, где учат хорошо кататься. Семь рублей.
— Ну, если так серьезно, — произнес отец, — получай.
— Баловство это все! Пустая трата денег! — проворчала мать.
В отличие от отца мать всегда экономила. Впрочем, наверно, и правильно. Я знал, что денег у родителей вечно не хватало.
Но это было не баловство. Две недели подряд я ездил в парк культуры. Возвращался в снегу, с синяками и шишками.
Родители поражались моему рвению.
— Спорт — полезная штука, — говорил отец, больше матери, чем мне. — Пусть занимается.
И вот я решил проявить инициативу сам:
— Наташа, поедем на каток в выходной? Или завтра? А?
— Ты знаешь, я почти не катаюсь, — сказала Наташа. — Да и зима скоро кончается. Не сердись. Давай лучше на будущий год. А вот плаваю я неплохо. Поедем летом? — предложила она.
Этого я не ожидал. Неужели мне теперь записываться в школу плавания?
Чудесный день — зимний и уже не зимний, мартовский, с щедрым солнцем и подтаивающим снежком на московских улицах. Дворники скребли тротуары. Радио гремело маршами на улицах и площадях, как в дни праздников. Закончилась война на Карельском перешейке. Она прошла как-то мимо меня. Но она не прошла мимо других…
Наша огромная квартира ликовала. Огромная потому, что в ней, помимо нас, жило сорок шесть жильцов, или восемнадцать семей. Они, то есть все мы, занимали целый четвертый этаж дома, когда-то принадлежавшего кондитерской фирме Абрикосовых. Этой фирмы давно не было, а мы — четвертый этаж, надстройка над этой некогда существовавшей фирмой, — жили в одном коридоре, с двумя кухнями, одной уборной и одним телефоном, в общем, дружной семьей! И вот сейчас все поздравляли одну из соседок, Евгению Ивановну, а она целовала всех, и плакала, и смеялась, и без конца говорила:
— Господи, неужели теперь вернется! Живой вернется!
А во дворе у ворот стоял Боря Скворцов, стоял, по-моему, с самого утра, и сообщал всем, что его отец награжден медалью «За отвагу».
— Вот придет скоро — сами увидите! — говорил Боря для большей убедительности. Вдруг, в самом деле, ему кто-то не поверит!
Вечером, когда я шел в Дом пионеров, у газетных киосков стояли длинные очереди за «Вечеркой».
Я тоже радовался, но думал сейчас совсем о другом. Может, зря ей написал? Как все просто и хорошо было до этого! А сейчас… Мало мне этих танцев! Смотри, еще плавать придется!
Конечно, зря! И все этот Боря. Посоветовал. Правда, сегодня не надо на него сердиться. Он счастливый. Медаль «За отвагу». Теперь в нашем доме есть еще один настоящий герой! Первый — полковник из третьего подъезда — имеет медаль «XX лет РККА». А «За отвагу», пожалуй, даже повыше?
Наташу я встретил после занятий в раздевалке. Как всегда, спросил:
— Ты идешь?
— Только недолго. Ладно?
Дошли до остановки трамвая, и она сама предложила:
— Пройдем дальше? Через Красную площадь?
— Конечно.
Молчали почти до самой Красной площади. Кто-то из нас должен был заговорить первым. Я не знал, что сказать…
— Ты давно не читал мне ничего, — сказала наконец она. — Почитай.
Что же прочесть? Я читал ей много-много раз. Кажется, все перечитал, что было можно. Я не читал ей только то, что было написано о ней. Но сейчас? Нет! Нет! Хватит записки!
— А что? — растерялся я.
— Что хочешь. — Она сказала это почти без интереса, словно думала сейчас совсем о другом.