Ирка выскочила нам навстречу:
— Из-за этого шума я не слышала телефон! Да брось ты их в угол! Пошли!
— Но я…
— Пошли, у нас шумно!
Было и шумно, и дымно. Хотя окна были открыты, дым стоял, словно туман в осеннее утро, в нем двигались люди. Вот из него вынырнул незнакомый мне парень.
— Хочешь пива?
Ирка и Андрей (вспомнила, так звали первого парня) с интересом посмотрели на меня. Знали, что я не любитель алкоголя в любом виде. Но я небрежно сказала:
— Да, спасибо.
— Ну, веселись, — махнула рукой Ирка и исчезла в дымовой завесе и за какой-то дверью.
Из знакомых я еще заметила двух мальчишек из Иркиного класса и Лину, которая раньше училась в нашем, но ушла в какой-то колледж. Всеобщее веселье заключалось в том, что орала музыка, вопил какой-то исполнитель на неизвестном мне языке, перекрикивали друг друга собравшиеся, а несколько человек пытались танцевать. Если по пути сюда у меня чуть не заложило одно ухо от Таниной болтовни, то теперь я почти оглохла на оба. Уйти? Но я не была уверена, что справлюсь с замком калитки.
Пока вместо пива я пыталась глотнуть немного кислорода у окна, неразборчивый рев вдруг сменился приятной и даже мелодичной песенкой. Ушам моим стало полегче, и тут кто-то сказал:
— Привет. Потанцуем?
Рядом стоял еще один незнакомый парень выше меня ростом, но, по-моему, не старше. Он немного смущенно пригладил темные волосы и повторил вопрос. Тут я опомнилась, что стою, глядя на него, с бутылкой пива в руке, из которой так и не отпила ни глотка. А песенка все-таки была вальсом. Наверное, этот гам и этот дым меня одурманили без алкоголя.
— Да, потанцуем, — сказала я и избавилась от бутылки, оставив ее на подоконнике.
Мы немного покружились по комнате. Было просторно, потому что никто, кажется, не умел танцевать вальс, и все расселись опять пить пиво, курить и болтать. Но этот мальчишка и двигался, и вел меня, прямо как в старом иностранном мюзикле, которые так любит бабушка. Я уже хотела спросить, учится ли он в нашей школе, но тут вспомнила о несчастной Виле и спросила совсем другое:
— Ты умеешь открывать калитку?
Любой из присутствующих в ответ на такой неожиданный вопрос сам превратился бы в знак вопроса. Но этот парень был невозмутим, как индеец. Он сказал: «Да», взял меня за руку и повел из особняка.
— Эй, и я тоже! — за нами выбежала Лина. — Чувствую себя, как после наркоза. Ну и надымили! Вы не сердитесь, что я так упала вам на хвост?
— Вот еще! — сказала я.
Мы шли вместе до первых домов нашего микрорайона, а потом разбежались в разные стороны. Особенно спешила я. Как там бедная псина? И вдруг мне подумалось: мы так отлично танцевали с этим парнем, но почему-то и в голову нам не пришло назвать друг другу свои имена. А он ведь такой весь положительный, кажется, даже не курит.
Когда я выскочила из лифта на нашем девятом этаже, Виля уже сидела у дверей и держала в зубах поводок.
— Дождалась, Вильгельмина? Ну, пошли. — К сожалению, я знала, куда она поведет меня.
Дождалась я и очередного Таниного звонка. Взяла Вилю на поводок, мы вышли из квартиры под аккомпанемент Таниной болтовни:
— А вчера встретила Гришу и каких-то его друзей, только они не из нашей школы, так он потребовал чмоки-чмоки, и ты не представляешь…
От меня она комментариев не ждала. А я тихо радовалась, что послезавтра еду к бабушке на дачу. И у меня будет повод не отвечать Тане, там якобы плохо работает оператор связи. И Виле невозможно будет приводить меня к одноэтажному дому на соседней улице.
Дом Марчевских уже год стоял пустой. Выехали из него почти сразу после несчастного случая, в котором погибла Маша. Эта беда ударила не только по ним. Я была ее лучшей подругой, можно сказать, единственной, и дружили мы с первого класса.
— И что я должна делать, если люблю их всех? Почему можно быть только с одним? — трещала Таня на одном дыхании.
Я могла бы ей предложить уехать в Африку. Там, говорят, в семье может быть несколько мужей. Или вот еще — в штате Юта, США. Но Таня слушала только себя. И пусть…
С того кошмарного дня, когда не стало Маши, прошло больше года, но мне иногда казалось, что время остановилось на месте. На самом деле жизнь моя полностью изменилась. Я не хотела лишний раз выходить из дома, встречаться со знакомыми, бабушка говорила, что я почти перестала улыбаться. Единственной радостью была Вильгельмина, даже когда приводила меня к этому опустевшему дому. Конечно, бедняжка тоже скучала, но Машин папа сказал, что видеть каждый день любимую собаку дочки — выше его сил. Его тоже можно было понять — у него больное сердце, не хватало еще Машиной маме остаться совсем одной. Поэтому хотя моя мама сначала сказала, что в нашей однокомнатной квартире не хватает только линючего шпица, но ей пришлось согласиться, иначе я поселилась бы с Вильгельминой в подвале.