Вот тогда-то и случилось неожиданное…
Появился я.
Весь в черном, с помытыми и развевающимися на ветру длинными волосами. Грязные джинсы заправлены в чистые ботинки. На спине наколка "Не забуду Dream Theater!". Ну, в общем, достаточно крут.
— Шо же вы, сволочи, вытворяете! Бухать ещё не надоело?
Не прошло и пяти минут гробовейшей тишины, пока самый смелый, Бармаглот, не вышел вперёд и не спросил:
— А шо ж нам тебя шо ли спрашивать, мелюзга?
И так, знаете, мне обидно стало тогда… Нет, я не на «мелюзгу» обиделся, просто… ааа-аа, достали, кабаны!!! Я ж к ним как отец родной, а эта пьянь… И ведь всё на меня свалят!! Мол, мы не виноватые, он сам всё придумал! А мы по натуре добрые и пушистые, и ничего крепче крем-соды и в рот-то не брали никогда!!
Я и говорю им:
— Пошто же вы меня перед людями-то позорите, они ж это всё читать будут! У вас же Олимпиада на грани развала! Петрович, ты ж Аглае на прошлой неделе обещался, что завязал!!!
— Ааа-аа от-ку — да тттты знаешшшь?
Вот глупышка.
— Петрович, да ведь не для того ж тебя придумывали, шоб синячить на каждой странице. Просто тошно писать! Как будто ничего другого не умеете делать! Степан, ты же спортсмен!
Стёпка покраснел.
— Да я вааасще случайно, Витёк, ну чё ты! Уж и расслабиться низя, шо ли…
— А, делайте что хотите, только пеняйте на себя, я вас выручать больше не буду, сказано пожар по пьяни, все сгорели, значит сгорели!
— Да чё ты нас пугаешь, придурок! Шо вы его слушаете! В башню ему! Ату, ребята!!
Бармаглот плавно набирал скорость в моём направлении.
Это он здорово форшманулся, меня придурком обозвав. Молодой ещё, не знает на кого батон крошит…
Я невозмутимо стоял на его пути, и не один мускул не дрогнул на моём мужественном и симпатичном лице. Это было легко сделать. Во-первых, я был уверен в своих силах на правах автора произведения, ну, а во-вторых, у меня и мускулов-то на лице нету. Не пришлось поднакачать как-то… И я улыбался, широко расставив стройные ноги. Во всей моей фигуре всем чувствовалась мощь и чувство юмора. Один лишь бесчувственный Бармаглот, ничего не понимая, мёлся ко мне уже на второй скорости с кулаками третьей стадии сжатости.
Как мне это всё надоело! Ну только и знаем мы что напиться да подраться! Нету стремления к светлому! К творчеству!
И тогда я подмигнул себе, сидящему ночью у своего компутира и исчез.
А Бармаглот пробежал ещё пару шагов и упал. Да как-то странно упал. Головой. Об тостер. Три раза. Одним местом. Тоже об тостер. И что-то громко щёлкнуло внутри его большой головы, и загорелись глаза его новым, невиданным доселе, светом. И воскликнул он "От, Ёкаламэнэ Ёпэрэсэтэ!!! Какой же я был дубина!"
— Ребята, — продолжал он, — подвязывай! Пятый день Олимпиады торжественно объявляется днём пиита! Конкурс на лучшее лирическое стихотворение!!! Даёшь ямбу! Не дадим хиреть хорею! За любимый амфибрахий — хуч в калодезь, хуч на плаху!!!!
Бармаглот встал в позу и хорошо поставленным дикторским голосом Татьяны Веденеевой провозгласил:
— Поэма «Бодуно»! Слова экспромптом, музыки нет! Исполняется впервые. Исполняет автор!!!
Бодуно.
Скажи-ка дядя, скипидаром,
Столь вдохновенным перегаром,
Не зря несёшь с утра?
Ведь были ж пьянки боевые,
Когда вы были никакие,
Недаром помнит вся Россия
Про утро Бодуна!
— Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри — не вы!
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля…
Не будь со мною друга Толи,
Я отдал бы концы!
Мы долго молча наливали,
Досадно было, тоста ждали,
Ворчали мужики:
"Что ж мы? Сидим вот на квартире,
Не смеем что ль, как командиры,
Свои, блин, изорвать мундиры
О русские кусты??"
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило кружки
И наши синие макушки
Уж Дэвиц тут как тут.
Налил бухло я в кружку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат Ухват!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдём ломить стеною,
Уж упадем мы головою
В закусочный салат!
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
"Пора добраться до картечи!"
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилёг вздремнуть я у буфета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал наш тус.
Нетих был наш бивак открытый:
Кто харю чистил весь избитый,
А кто точил, ворча сердито,
Засоленный арбуз.
И только небо засветилось,
Всё шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Семёныч наш рождён был хватом:
Слуга вину, гроза салатов…
И тот ушёл: слышны лишь маты
Спит на земле сырой.
И молвил я, сверкнув очами:
"Братва! Злопукино за нами!
Кирнёмте же со мной,
Как наши братья упивались!!"
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бодуновский бой.
Ну ж был денёк! Сквозь дым летучий
Ребята двинулися кучей,
И всё на наш редут.
Иваны с пёстрыми портками,
Антоны с красными носами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений!..
Носились мужики, как тени,
В дыму лишь глаз блестел,
Звучала песнь, и чьё-то жало
Сказало, что бухать устало,
К редуту проходить мешала
Гора пьянючих тел.
Изведал я в тот день немало,
Что значит русский кир удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась — как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы рвущих на посуду
Слились в протяжный вой…
Всё смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны
И отрубился я в тумане.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри — не вы.
Плохая им досталась доля:
Немногие вернулись с поля,
Когда б не друг Филонов Толя,
Я отдал бы концы!
—33—
Благодарные слушатели встретили блестящий экспромт Бармаглота дружным иканием, переходящим в отрыжку. Народ ощутимо возбудился. В воздухе явственно запахло анапестом. Над площадью понесся ядреный четырехстопный исконно русский ямб, сдабриваемый в особо патетических местах невесть откуда взявшимся гекзаметром, а в отдельных местах появились даже танки, из которых тут же повылазили танкисты и охотно присоединились к общему веселью. Танки, оставленные без экипажей, разъезжали по площади во все стороны, плюясь стреляными гильзами и угрожающе рыча на зазевавшихся аборигенов. Чудом воскресший Елкин снова залез на березу и категорически отказался слазить до тех пор, пока ему не подадут Толю Филонова, которого он объявил своим врагом № 1 и грозился отправить куда-нибудь в "Бгахават Гиту" за не санкционированное шатание по чужим литературным произведениям; дабы подтвердить серьезность своих намерений, он пригрозил, что околеет, и даже начал демонстративно покрываться инеем. Пришлось уговаривать впавшего в стихотворческий раж Бармаглота снова поработать головой, но тот валить ни в чем не повинное дерево отказался и пообещал, что решит этот вопрос экологически чистым путем. Он вспрыгнул на тостер, ласково спихнув оттуда сразу же улетевшего невесть куда Петровича (заведующий ПНД, храпевший под тостером, мгновенно разразился гневной тирадой в защиту прав потребителя, но никто не обратил на это внимания) и рявкнул во всю глотку: