Под этот шумок Сыч подошёл поближе и стал сканировать среду на предмет более выгодного контактёра.
"Сканер!", — подумали селяне и решили на контакт не идти ни за какую коврижку.
В это время на сцену легко выпрыгнул с шестом лысый дядька в усах и косухе. Он небрежно подошел к микрофонам и пафосно произнёс:
— Пра-адолжаем шоо-оу!! Сейчас перед вами неслабо выкатится звезда злопукинской э-ээ-эээ… как иё…А! Эээстрады!!! Чемпион прошлых игр по упражнениям на перекладине!!! Им было перекладено на 200 свиных тушек больше ближайших соперников!!!! Сейчас этот, безусловно, талантливый исполнитель, занимается шоу-бизнесом, и всего за неделю раскрутил себя до неимоверности!!! Влад Стишковский!!!!! Просим!!! Прооооосиииим!!!!!
Гром аплодисментов грянул в ту же секунду, как повсюду погас свет и в луче направленного лазера появилась сгорбившаяся фигура поп-звезды в рваных галифе и причёске «каре». Пошла фанера. За ней ещё одна. Первая, площадью не меньше квадратного метра, угодила мэтру в живот, а второй был сбит с талантливой головы певца парик «каре». Униженный и оскорблённый Стишковский, тем не менее, нашёл в себе мужество дохромать до микрофона и гордо, невозмутимо, со слезой в голосе, истерично закричать: "За что же вы меня так не любите??!!". Но, заметив, что последние ряды, разобрав фанерный транспарант, добрались к сосновым доскам, поспешно ретировался за кулисы. Там его и побили ногами. По лицу…
По лицу Сыча пробежала сильная судорога, и было видно, что происходящее вокруг весьма его забавляло. Он толкнул локтем стоящего рядом бородатого мужика и, подмигнувши ему, сказал: "Ишь, шо вытворяют, шельмы!". Мужик грузно развернулся, плюнул на кулак и очень больно ударил Стихопливсорыча толстенным коленом в низ живота.
Только тогда Сыч разрешил для себя загадку, над которой бились лучшие клаксонские умы последние два года. Он понял, почему земляне мужского пола при подобном воздействии на соответствующий орган корчатся, сгибаются, хватаются за эту штуку руками, и на некоторое время выпадают из общего цикла восприятия действительности. Это не было, как оказалось, ритуальным обрядом почтения, это было просто очень и очень больно! Счастливый учёный глубоко закатил глаза, выкатил вместо них зенки, и, застонав, полностью ушёл в изучение не испытываемого им до этого ощущения.
А тем временем, не мелко в космосе, покрывал матами парсеки проснувшийся Петрович. Измотанный дословным переводом этих многоэтажных построений, Бэдтрак натужно силился и насильно тужился, но чего хочет Петрович так толком и не понял. Барин в сердцах плюнул.
Если бы это был не роман, а, например, американский фильм, то это место режиссёр смаковал бы минут пять, не меньше. Сначала крупным планом глаза главного героя — в них отражается тоска по родной планете и снимающая его камера. Потом медленно опускаясь, камера демонстрирует нам, кроме общей небритости, мужественный рот и элегантные зубки. Далее вид изо рта. Общий план корабля, спящий Толян, экран монитора с надписью "Не понял! Повтори ещё пару раз!!". И кульминация — вылет плевка. Включается замедленная съёмка с пяти точек, включая показ окружающего "от первого лица" самого плевка. Музыка в зале затихает и двести тысяч янки, затаив дыхание и даже перестав жрать попкорн, следят за траекторией полёта. Ещё две минуты. Слюна попадает в щель приборной панели и обволакивает странную радиодеталь на двух ножках, на которой красуется боксированная наклейка "Центральный Процессор. Made in China". Пауза — две секунды. И взрыв.
Под грохот пиротехнического тротилла, зрители облегчённо оживляются (особо нервные даже оживлённо облегчаются), и принимаются открывать пятнадцатую бутылку колы.
Да, я уверен так бы всё и было. По «Оскарам» наша фильма задвинула бы этот «Титаник» куда подальше! Главное — подбор актёров. На сегодняшний день список ролей я вижу приблизительно таким:
Ульяна Ленина — Ролан Быков;
кошка Федора — Марк Дакаскос;
Петрович — его только соавтор сыграть может, век воли не видать!
Толян — Николай Караченцев;
Стёпка — Александр Збруев;
Аглая — Джуди Фостер, ну или накрайняк, Лия Ахиджакова;
Акафест — Крачковская, но лучше Эдди Мэрфи;
во всех остальных ролях, а также массовках, также голос за кадром, трюки, брюки, руки-крюки — Джекки Чэн.
Ну, помечтали и хватит. А теперь вперёд, читатель, самое интересное впереди, это всё была присказка с цветочками. Ягодки со сказкою ждут тебя в последующих главах! Тем более, раз ты дочитал до этого места, что, в принципе, очень даже вероятно, я бы посоветовал до читать до конца хотя бы из принципа. Итак, мы продолжаем наше шоу!!!
—37—
Ну, что, соколики, шоу захотели? Ладно уж. Будет вам. Шоу.
… Космический челнок, набирая обороты, выходил на орбиту. Петровича, не привыкшего к такой болтанке и качке, изрядно мутило, но, будучи аккуратным от природы (непонятно, правда, от какой), блевал он исключительно в сторону. И вы, я надеюсь, сами понимаете, на кого. И, видимо, исключительно поэтому пришедший в себя Толян, увидев, кроме нервно вытирающего пасть Петровича, еще и свое отражение в большом зеркале на стене салона, этого переварить не смог и начал волноваться. Барин, хмуро поглядывающий на результат собственных стараний, решил обращаться с пострадавшим помягче и вмешиваться в процесс адаптации только в крайнем случае. Крайний случай наступил через несколько секунд — Толян, своим тихим плачем, умудрился подобраться к 140-децибелльному (болевому) порогу.
Петрович решил воздействовать на подсознание нашего юного друга, а решения у него с делом никогда не расходились. Поэтому двинул он Толяна не куда-нибудь, а прямо в лоб — там, согласно инструкциям любимой книги, у Толяна, при удачном стечении обстоятельств, могла бы находиться подкорка. Раздался звук, напоминающий удар сырым поленом по пустой выварке; вопль тут же оборвался, и Толян возмущенно спросил:
— Петрович, ты чо?
— А ничо, — лаконично ответил Петрович.
— А я… я-то чо?
Петрович с дружеским отвращением взглянул на собеседника и резон но заметил:
— А ты в зеркало взглянь на себя.
Исполнив требуемое, Толян загрустил, отчего Петровичу пришлось вмазать юному страдальцу еще разок. Проявления грусти тут же прекратились, и Толян возмущенно спросил:
— Петрович, ты чо?
— А ничо, — лаконично ответил Петрович.
— А я… я-то чо?..
Ехидно ухмыльнувшись, и оставив двух наших первопроходцев болтаться в этом замкнутом морально — экологическом кругу, перенесемся в другое место.
(Вообще-то, если быть предельно откровенным, подобные финты относятся, с моей точки зрения, к запрещенным ударам ниже пояса. Но, дорогой читатель, поставь себя на мое место! Разве тебе не любопытно было бы понаблюдать, как жадный поглотитель твоей печатной продукции, высолопив от вожделения язык, гоняет по твоему манускрипту в поисках развязки какого-нибудь сюжетного наворота, который ты, исключительно из вредности, задинамил куда-нибудь поглубже и подальше? Нет? Вот и мне тоже… Поэтому, исключительно из человеколюбия и по многочисленным просьбам трудящихся, никуда переноситься НЕ БУДЕМ. Хватит носиться. Будем Толяна отмывать.)