Уже было много и выпито и съедено, уже отец Агафон целовался с дьяконом, повторяя слезно "будешь мя отпевати, отец благочтивый", а попадья уговаривала родню "навеки поселиться в их доме", уже хлещущий из самоварного носика кипяток норовил угодить мимо чашек, а пироги и ватрушки с мягким проворством исчезали под столом; уже возникла в окне наподобие лешего ликующая физиономия хмельного Парамоши Дуролома, заставившего забросать его плюшками, уже, наконец, привставший Антон Петрович картинно выхватил из кармана карточную колоду, требовательно объявив, что "пора, наконец, и по бубендрасам!". В пылу веселья незаметно исчезли Зоя с Воеводиным, Рукавитинов и те самые девушка с отцом.
Роман почувствовал, что ему тоже пора. Раскланявшись с хозяевами, он пробрался в прихожую, накинул пальто, взял шляпу и вышел. Время праздничного дня пролетело незаметно, - солнце не так давно зашло, и сиреневые сумерки легли на Крутой Яр.
Распахнув пальто, Роман пошел по дороге, с наслаждением подставляя лицо и грудь вечерней прохладе.
"За такими пирушками время летит так быстро", - думал он, неторопливо идя вдоль плетня, огораживающего большой сад и пасеку отца Агафона, - "А главное, легко и просто забываешь, кто ты. Да. Веселье сближает людей и освобождает от тревог. А для русского человека оно кажется просто панацеей от многих бед. От одиночества, от замкнутости, от бедности, наконец. А все-таки, какие милые люди..."
За плетнем показались кусты ивняка, сквозь голые ветки которых засветилась белая речка. По узкой тропке Роман стал спускаться к ней. От речки еще больше тянуло прохладой. Спустившись к самой воде, он остановился, с удовольствием разглядывая деревянные мостки, полузатопленный кустарник и избы на том берегу, тронутые еле заметным туманом. "Гляжу на снег прилежными глазами", - вспомнил он Пушкина и с улыбкой произнес:
- Гляжу на воду я прилежными глазами.
Вдруг сзади его тихо окликнули по имени. Роман обернулся.
Возле старой, согнувшейся до земли ивы стояла Зоя.
- Ты? - проговорил он удивленно и подошел ближе.
- Да я, - с грустной или просто усталой усмешкой ответила она, положив руки в бежевых перчатках на ствол.
- Почему ты здесь? - спросил Роман, смотря в ее смуглое красивое лицо.
- Хотела повидаться с тобой.
- Но... я же шел домой.
- Я была уверена, что ты спустишься сюда.
- Вот как.. Где же твой друг?
- Воеводин? Спит, - проговорила она, - Совсем, оказывается, не умеет пить.
- Ну... это не самый страшный грех, - произнес Роман.
Некоторое время они стояли молча, Зоя смотрела на свои руки, бессмысленно перебирая ими по ивовой коре. Роман смотрел на нее, в душе удивляясь и радуясь своему спокойствию.
- Послушай... - с трудом произнесла она, - Ты и вправду думаешь, что я такая скверная?
- Скверная? Отчего же ты - скверная?
- Как отчего... оттого, что я теперь не с тобой, а с этим человеком.
- Зоя, полноте. Ты свободная девушка, так что вольна в своих желаниях и в своем выборе...
- Ах, перестань, ради Бога! - перебила она его в резкой, одной только ей свойственной манере.
Она подошла к нему ближе и взяла его за отвороты пальто:
- Роман... Роман, я так страдала эти годы, так много думала о тебе...
- И поэтому ни разу не написала.
- Да нет.. нет же... - она вздохнула, не находя слов, - Я... понимаешь. Что-то произошло во мне. Я не могла тебе писать тогда, сразу Слишком тяжело мы расстались. А после мне что-то мешало, постоянно что-то мешало, будто между нами возвели какую-то стену.. Но я каждый день думала о тебе... А потом, потом...
Она смолкла.
В ее глазах показались слезы.
Роман взял ее маленькие, стянутые перчатками руки в свои.
- Почему ты ни разу не приехал к нам?
- Я не мог, Зоя.
- Почему?
- Потому что я тоже чувствовал ту самую стену, о которой ты говорила.
- Правда?
- Правда.
Она снова замолчала.
Потом, высвободив руки, подошла к самой кромке реки, устремив вдоль взгляд черных блестящих от слез глаз:
- Как все глупо.
Роман молчал.
Удивляющее спокойствие не покидало его.
Глядя на стоящую к нему в профиль Зою, он вдруг понял, что в глубине души равнодушен к ней. Это было настолько просто, что он улыбнулся.
Она, словно почувствовав его улыбку, повернула голову:
- Ты смеешься? Надо мной?
- Над собой, - проговорил он, не переставая улыбаться.
Она подошла к нему.
- Рома. Скажи, ты меня.. совсем уже не любишь?
Он помолчал и, прямо и спокойно глядя ей в глаза, произнес:
- Ты сама все знаешь. Зачем спрашивать.
С нее словно сняли невидимые оковы. Вздохнув, она легким движением рук поправила свою маленькую шляпку и, сломив ивовый прутик, двинулась по тропинке, похлестывая себя по левой ладони.
Роман пошел следом.
Когда тропинка стала подниматься наверх, Зоя остановилась, повернулась к Роману. Они стояли возле старого замшелого колодца, похожего на заброшенный, давно покинутый птицами скворечник.
- Воеводин - мой жених, - проговорила Зоя со спокойным равнодушием, Осенью я выхожу за него замуж, и мы едем в Англию.
Роман молчал.
- Я знаю, ты осуждаешь меня. Считаешь дурной, сумасбродной... Но, понимаешь, мне так скучно...
- Скучно? - переспросил Роман, - тебе скучно? В это трудно поверить.
- Не то, чтобы скучно, - пожала плечами Зоя, - А как-то все опостылело, надоело. Родные, знакомые, ухажеры. Все глупо, однообразно.
- И любовь - тоже скучно? - неожиданно для себя спросил Роман.
- Любовь... - еле слышно произнесла она, - Ты знаешь, мне кажется, я просто не представляю, что это такое. И никогда не узнаю... Но, ты только не думай, тебя я любила, как могла. Да... странно, все это - детство, юность. Крутой Яр, наши с тобой встречи под липами - все это ушло куда-то в один миг и вот здесь, - она коснулась груди, - Только пустота и скука. Скука, скука...
Она смолкла, сцепив руки и подняв их ко рту.
Роман вглядывался в ее отрешенное лицо и постепенно понимал, что ей - Зое Красновской, той самой неутомимой, бесстрашной, сгорающей от интереса к миру, теперь действительно скучно. Он словно коснулся ее души и почувствовал ледяной холод. Это открытие заставило его оцепенеть. Зоя молчала, стоя неподвижно. Молчал и Роман. Сумерки сгущались, туман повис над рекой. От старого колодца пахло речным песком и прелыми досками.
Зоя первая нарушила тишину:
- Да. Не получилось у нас разговора.
Роман спросил:
- Почему ты решила уехать?
- Мне все здесь опротивело, надоело. Я, понимаешь ли, совсем недавно поняла, что я в душе - не русская. Не люблю я Россию.
- Не любишь?
- Не люблю. Какой-то серый мир. Пьяный, темный. И скучный. Мне так здесь скучно, Рома...
Она вздохнула и, вдруг быстро подойдя к нему, крепко взяла за руку, заговорив горячо и сбивчиво:
- Послушай, послушай... давай уедем, давай уедем вместе. Ты думаешь я люблю этого Воеводина? Да я к нему безразлична, понимаешь, безразлична! Если я и любила кого, так только тебя, Рома. А с ним... я решила, потому что все меня бросили, и ты бросил, не приехал, а он, он меня увозит отсюда, увозит, поэтому и согласье дала, только поэтому...
Глаза ее блестели в темноте.
Сжав руку Романа еще сильнее, она приблизилась к нему.
- Рома, прошу тебя, давай все забудем, возьми меня, уедем куда-нибудь, в Париж, в Англию, в Германию - куда угодно, только увези меня! Я все брошу, родных, Воеводина, все, только увези меня из этой грязи, серости, глупости, увези... понимаешь я...
Она замолчала и выдохнула:
- Я жить хочу. А тут я, как мертвая.
Роман молчал. Сердце его тяжело билось.
С трудом разжав губы, он проговорил:
- Я люблю Россию.
Минуту она смотрела ему в глаза, потом, отпустив его руку, шагнула в сторону. Ее лицо в темноте казалось гипсовым слепком.
- Прощай, - шепнули ее губы.
Повернувшись, она пошла вдоль берега и вскоре скрылась в темноте, среди ивовых кустов. Роман долго стоял, вслушиваясь в звуки ее удаляющихся шагов, словно наблюдая за угасающим пламенем сгоревшей до конца свечи.