- Вот, - Роман .отсчитал несколько бумажек, протянул Петру, - Купи борисовым детям что-нибудь.
- Благодарствуйте, - Петр взял деньги, быстро поклонившись, спрятал их во внутренний карман тулупа.
Чувствуя какое-то внутреннее неудобство от всей этой сцены. Роман, сказав "до свидания", повернулся и зашагал прочь.
А за спиной звенела пила, ухал Петр, расшибая поленья, и еле слышно причитала старуха.
"Да. Какие суровые повороты судьбы", - печально рассуждал Роман про себя, шагая своим широким шагом, - "Три года назад, идя с охоты или с рыбалки, я часто останавливался возле подворья Бориса, пил прохладный домашний квас, вынесенный радушной Марьяшей в большой белой кружке. А Петра я почти не знал. Борис, Марьяша. Какие спокойные, приветливые люди были. Да и красивые, статные. Работящие. И вот - под гробовой доской. Как быстро и безжалостно".
Проходя мимо старой, лежащей на земле ивы, он сломал ветку с набухшими почками, похлестывая себя по сапогу, подошел к реке. Деревенская дорога шла по самому берегу, поросшему осокой, через которую тянулись к воде деревянные мосточки. На одном из них, наверно ближнем к дому, обычно мыла белье Марьяша белые полные руки, босые ступни из под подобранного платья, улыбчивое лицо.
- Роман Алексеевич! - раздалось позади. Он обернулся. В десяти шагах по дороге стоял, опершись на палку, деревенский учитель - неизменный Николай Иванович Рукавитинов.
- Николай Иванович! - радостно воскликнул Роман и поспешил подойти.
- Роман Алексеевич, - улыбаясь тихой улыбкой пожилого интеллигента, Рукавитинов приподнял старомодную широкополую шляпу, обнажая маленькую аккуратную головку, с прядями белых, слегка вьющихся волос. Лицо его с прямым, маленьким, острым, как у птицы, носом и выцветшими глазами, спрятанными за круглыми линзами очков, светилось радостью и благожеланием.
Роман в свою очередь снял шляпу и пожал неширокую, но крепкую руку Николая Ивановича.
- Видеть вас здесь, на берегу этой речки, так, право, странно и удивительно! - проговорил Рукавитинов, не выпуская руки Романа.
- Любезный Николай Иванович, что ж здесь удивительного? - рассмеялся Роман, искренне радуясь встрече.
- Ну как же, не говорите, не говорите, Роман Алексеевич. Я издали вас заметил и, право, не узнавал долго. А потом удивился, признаться. Вы здесь, в это время, весной. Удивительно!
- Да, полноте, Николай Иванович, - Роман взял Рукавитинова под руку и они пошли рядом, - Что же здесь необычайного? Просто я теперь свободный человек.
- Как? Вы больше не служите русской Фемиде?
- Увы! - усмехнулся Роман, отбрасывая прутик, - Не служу.
- И не жалеете об этом?
- Ничуть.
Николай Иванович покачал головой, достал платок из кармана черного, слегка потертого пальто, вытер край глаза.
- Да... Вы решительный человек. Я помню, как тогда на Троицу скакали на перегонки на лошадях. С тем, с объездчиком.
Он задумался, неторопливо ступая, опустил голову. Его черные ботинки были обуты в калоши, толстая палка с медным наконечником осторожно трогала дорогу. Без малого тридцать лет прожил в Крутом Яре Николай Иванович в небольшом каменном доме возле деревенской школы. Роман привык видеть его в окружении детворы, со стопкой школьных тетрадей подмышкой, в белой летней панаме. Был он холост, или точнее - вдов, жена его умерла весьма давно, - когда еще жили они в Киеве, где Николай Иванович служил инженером. После смерти жены он сразу взял расчет, продал имущество и с небольшим саквояжем приехал в Крутой Яр, где в те времена учительствовала его дальняя родственница. Вскоре она, по причине почтенных лет, уступила ему место деревенского учителя, сама же перебралась в Калугу доживать свой век в спокойствии и уюте. Николай Иванович принял новый статус с той спокойной решительностью, на которую по-настоящему способны лишь русские интеллигенты, ломающие свою судьбу раз и навсегда. Все эти тридцать лет он нес свой нелегкий крест мужественно и безропотно, борясь со скукой и однообразием деревенской жизни энтомологией и книгами, доставшимися ему в наследство от добросердечной предшественницы. Их было более тысячи, и в скромном, хотя и просторном доме они по праву занимали главное место.
Роман любил и уважал этого человека. Ему нравились добросердечность, простота и бескорыстие Николая Ивановича, он ценил его светлый ум, эрудицию и деликатность. И сейчас, ступая с ним рядом. Роман с удовольствием отмечал постоянство и неизменность всех этих качеств, ничуть не утратившихся за три года.
- Так где же ваши ученики? - спросил Роман, помогая Рукавитинову перебраться через лужу.
- Отдыхают. Сегодня воскресенье.
- Да. Я забыл, что дети не учатся по воскресеньям.
- Но, Роман Алексеевич, взрослые, как мне разумеется, тоже не учатся по воскресеньям.
- Вы правы... Да и вообще, ну ее к чертям эту учебу, службу, зависимость! - весело воскликнул Роман, сдвигая шляпу на затылок и всей грудью вдыхая чудный весенний воздух, - Посмотрите, какая прелесть вокруг! Эти поля, этот лес, ждущий пробуждения. И скоро все это оживет, засверкает, зашумит... Дорогой Николай Иванович, - Роман сильнее сжал локоть учителя, - Я так рад, что снова здесь! Как здесь хорошо. Как чудно. Ей-богу, теперь отсюда - никуда. К черту эти города, эти спруты, перемалывающие людей. Нет ничего лучше и выше природы.
Николай Иванович, улыбаясь, кивал головой:
- Да, да. Но это, милый Роман Алексеевич, вы теперь говорите. А пройдет месячишко-другой, и завоете от тоски. И побежите от этой самой расчудесной природы в ваши, как это вы выразились, спруты-города.
- Да нет же, нет! - горячо перебил Роман, - Не побегу! Вот сердцем чувствую - не побегу! Нет у меня в городе ничего - ни дома, ни семьи, ни друзей. Omnia mea mecum porto. Так что и возвращаться незачем.
- Ну что ж. Посмотрим, - проговорил Рукавитинов, продолжая улыбаться своей тихой, с оттенкой загадочности, улыбкой. Они были почти возле его дома, стоящего по соседству с двумя избами и школой.
- Прошу пожаловать ко мне, - Николай Иванович, словно учительской указкой, махнул палкой в сторону своего опрятного белостенного домика.
- С удовольствием, - охотно согласился Роман, расстегивая пальто. От ходьбы и пригревающего солнца ему стало жарко. Николай Иванович, зажав палку подмышкой, достал из кармана связку ключей, и очень скоро они уже сидели в удобных, хотя и не новых, кожаных креслах, оживленно беседуя. Роман курил, стряхивая пепел в нефритовую пепельницу, Николай Иванович сидел напротив, закинув ногу на ногу и подперев щеку ладонью. Дом Рукавитинова представлял собой обычную пятистенку, только сложенную из кирпича. Полвека назад его построил один богатый мужик, впоследствии продавший дом деревенской учительнице и уехавший в город. Просторная, почти квадратная комната отгораживалась деревянной перегородкой от кухни с традиционной русской печью и служила Николаю Ивановичу кабинетом, гостиной и спальной. Большая часть пространства здесь была занята книгами. Они до отказа заполнили многочисленные книжные полки, висящие то тут, то там, книжный шкаф, буфет, аккуратными стопками лежали на двух столах - рабочем и обеденном, на подоконниках, на отгороженной ширмой кровати и даже на белых выступах небольшой печки-голландки.
Над большим письменным столом висели, как и прежде, портрет Канта в строгой черной рамке, большая гравюра с изображением Вены и любительский портрет маслом покойной супруги Николая Ивановича.
Простенок между окнами был занят развешанными коробками с пришпиленными насекомыми, а именно - жуками, которых Рукавитинов собирал уже лет двадцать. Коробок было много - до тридцати, а покоящихся в них жуков - тьма-тьмущая: большие и маленькие, чудовищные и микроскопические, они располагались ровными рядами, сверкая сотнями оттенков и поражая причудливостью форм.
Эта причудливость конструкций всегда притягивала Романа: будучи мальчиком, он часами простаивал возле застекленных коробок, разглядывая жуков и читая латинские надписи, сделанные каллиграфической рукой Николая Ивановича.
И сейчас, глядя издали на аккуратную коллекцию, он с удовольствием вспомнил, что вон там висит его любимый Acrocinus Longimanus.
- Вы по-прежнему пополняете свою коллекцию? - спросил Роман.
- По мере сил.
- И переписываетесь с энтомологами всех континентов?