Не кичась своими победами — я помнил те времена, когда мои первые книги никого не интересовали, — и скрывая свою радость, что Италия все-таки признала меня, я спросил:
— Как идет редактирование?
— Да забудьте вы о работе хоть на минуту! Дайте порадоваться нашим успехам.
— У меня впереди год тяжелой работы, — напомнил я, — внесение правки по вашим примечаниям, стилистические исправления…
— Ну какой же вы зануда, мистер Йодер, — никому не даете и на минуту расслабиться, даже услышав хорошие новости. Не волнуйтесь, работа идет по графику. Я буду рада увидеть вас на следующей неделе, мы обсудим первые пять глав. Если согласитесь с моими замечаниями, я вас не задержу и вы снова займетесь своей писаниной.
— На этом этапе каждая моя поправка чуть-чуть улучшает книгу. Это не просто писанина.
— А несколько минут назад по вашему настроению мне показалось, что это именно так. Но сейчас я хочу, чтобы вы наполнили рюмку. Моя уже готова. Мы выпьем за старушку Италию.
И я подчинился: мне все-таки нравилась эта дерзкая говорливая женщина, и, чокнувшись с телефонной трубкой, мы оба прокричали: «Салют!» Если бы у меня не было миссис Мармелл, я даже не знаю, что бы я делал.
За четыре дня до моей поездки в Нью-Йорк мисс Крейн позвонила дважды и в своей сдержанной манере проинформировала Эмму, что «Ридерз дайджест» планирует «Стены» для популярной серии «Сокращенный вариант» и что какая-то мистическая японо-израильская кинокомпания проявила интерес к «Стенам» и ко всему моему творчеству в целом.
— За этим я прослежу особо. Каких-либо успехов за ними не числится. Но у них есть средства.
По случайному совпадению в этот же день миссис Мармелл сообщила, что «Кинетик» еще раз переговорило с израильским издательством, пожелавшим приобрести «Каменные стены», но они просят скидки, мотивируя, что перевод на иврит очень дорогостоящий.
— Уступите им, — ответила Эмма, даже не спросив меня. — Мы ценим тех, кто любит книги, а их народ создал одну из самых великих.
Добирался я до Нью-Йорка к моим «златокрылым ангелам» по уже давно установленному маршруту. В молодости мне нравилось вскакивать в машину и нестись по «сверхскоростному шоссе» (так его тогда называли) из Бетлехема через туннель в Манхэттен, где я парковался каждый раз в одном и том же гараже за 2,5 доллара в день и 50 центов чаевых. Я старел, машин на дорогах становилось все больше, а плата за парковку взлетела до пяти, а потом и до семи долларов. И я стал пользоваться тем способом, к которому прибегали многие благоразумные водители. Я доезжал в моем старом «бьюике» до ближайшей стоянки на Рениш-роуд, оставлял машину там и садился в автобус, который доставлял меня прямо на 42-ю улицу, откуда я легко мог добраться до здания «Кинетик пресс» на Восьмой авеню на метро. Лифт поднимал меня на одиннадцатый этаж — и вот я уже сижу в удобном кресле в кабинете моего редактора миссис Ивон Мармелл.
Это был цивилизованный способ путешествовать. Обычно почти всю двухчасовую поездку в автобусе я коротал с книгой о происхождении меннонитов или о причинах эмиграции немцев в Пенсильванию в XVIII веке. Но в это январское утро я не читал. Я мысленно сравнивал, как по-разному провели три недели после сдачи рукописи редактору нынешний мистер Йодер и Йодер-новичок — каким я был двадцать четыре года назад, когда делал первые шаги в литературе. Боже, я тогда не находил себе места, с ужасом ожидая результатов. Моя книга не понравилась, но тем не менее было предложено: «Давайте все же встретимся и посмотрим — может быть, можно из этого что-то сделать». Я выехал из дома в семь часов в полной уверенности, что сумею улучшить свое произведение, но к моменту, когда передо мной встали небоскребы Манхэттена, моя уверенность улетучилась. Мою редакторшу, женщину яркую, я боялся, хотя она всегда старалась помочь мне. Мы вместе доводили мою рукопись до нужного уровня. Но, после того как книга вышла из печати, я понял, что такое настоящий ужас. Читатели не желали читать мою книгу, а критики — писать на нее рецензию.
Это адские муки — наблюдать, как книга появляется и, словно мотылек-однодневка, умирает. И такое пережить четыре раза подряд! Это были невеселые времена.
Грустные воспоминания о тех прошедших годах, когда мои книги одна за другой терпели неудачу, оросили слезами мои глаза, и, чтобы никто этого не заметил, я прислонился лбом к автобусному стеклу. Доставая носовой платок, я подумал: «Если бы Эмма не работала, что бы мы делали? И еще — если бы „Кинетик“ отказало мне тогда, как бы сложилась моя жизнь?» Когда исчезли последние фермы близ Сомервилла в центре Нью-Джерси, уступив дорогу более современным строениям, которые и будут тянуться до самого Манхэттена, меня посетила довольно циничная мысль: «Что происходит сегодня? Ведь еще до того, как рукопись отредактирована, ее судьба уже определена: публикации за рубежом, продажа местным агентствам. Пожалуй, будет напечатано около трехсот тысяч экземпляров, притом большая часть тиража уже распродана!»