— Ну, кто из нас бешеный? — с притворным ужасом воскликнул Тимоти. — О Йодере я не сказал ничего даже отдаленно напоминающего те обвинения, которые ты сейчас бросила в адрес Стрейберта, бабуля, — якобы его роман невозможно читать.
— Я говорила отвлеченно, — заметила я, — имея в виду, что обычный читатель не в силах постичь ни его роман «Пустая цистерна», ни твою захватывающую приключенческую повесть «Калейдоскоп». Такую мягкую формулировку ты принимаешь?
— Зарываешься, бабуля, — хмыкнул мой внук. — И мы со Стрейбертом будем продолжать делать свое черное дело.
— Нет! — выкрикнула я. — Если бы он был сейчас здесь, а не прятался в Филадельфии, я бы плюнула ему в глаза. Отведайте вот блюдо Фенштермахера. Оно так же по душе Грензлеру, как и романы Йодера.
— И оно так же губительно для пищеварения, — добавил Тимоти. — Во времена, когда в культурной сфере сгущаются сумерки, повсюду люди, подобные Стрейберту, начинают понимать, что призванием серьезной литературы должно стать поддержание возвышенного диалога между избранными — теми немногими, которые будут принимать решение, чтобы сохранить жизнь нашему обществу.
— Значит, из него будут исключены такие, как я, кому нравятся Джейн Остин и Уилла Кэсер?
— Нет, нет! Ты как раз относишься к избранным. — Он показал на два маленьких шкафа, приютившихся в большом зале. В них находилась впечатляющая подборка книг, должна заметить: серьезные романы, очерки о женщинах, научные трактаты и внешнеполитические исследования. Надо признаться, что я не без гордости считала все это отражением тех интересов, которые под стать неравнодушной женщине на седьмом десятке лет. И вот, когда меня распирало от нескромной гордости, Тимоти заговорил о поэте, который займет большое место в моей жизни:
— Думаю, что наш великий поэт Эзра Паунд выразил это лучше всего, когда находился в заточении в психиатрической больнице Святой Элизабет. Он обратился к своим соратникам по перу, которые не побоялись общественного осуждения и посетили его место заключения, со следующими словами: «Пишите только для равных себе. Игнорируйте толпу. Она всегда поклоняется ложным Божествам».
Мы с мужем приучили себя относиться с подозрением к подобным идеям, потому что считали, что они ведут к фашизму. И теперь я вынуждена была протестовать:
— Не думаю, что могу согласиться с идеями твоего мистера Паунда.
Но Тимоти продолжал свою тему:
— Профессор Стрейберт взял концепцию Паунда и выстроил на ней то, что он называет «Императивом: настоящего времени».
— И что бы это значило?
— Что в центре внимания художника должны оказаться те проблемы, которые возникают в современном ему обществе в конкретное время, и решать он их должен при том уровне понимания, который характерен для его времени.
Я уже собралась было сказать, что считаю это само собой разумеющимся, но тут в разговор вступила мисс Соркин:
— Знаете что, миссис Гарланд, если хотите понять, о чем говорит Тимоти, прочтите рукопись его нового романа. — И пояснила: — В название здесь вынесено любимое слово Стрейберта — «диалог». Он состоит из ста шестидесяти страниц непрерывного разговора между мужчиной и женщиной, которые никак не называются и никоим образом не персонифицируются, кроме как посредством своей нескончаемой беседы. Их споры, рассуждения и размышления начинаются с середины предложения на первой странице и тянутся нескончаемым потоком до страницы сто шестидесятой. Только через восемь или десять страниц обнаруживаешь, кто говорит, мужчина или женщина.
— Но образы все же возникают?
— Да, и вполне определенные. И становится еще интереснее, если удается их удержать.
— Похоже, что эта вещь еще труднее, чем твоя первая, Тимоти.
Он пожал плечами, очевидно, недовольный тем, что обсуждается его еще не изданная работа, но Дженни продолжала — Она написана так искусно, что еще лет десять будет оставаться непревзойденным образцом художественного повествования. Это блестящая книга, миссис Гарланд, такая, которой вы будете гордиться!
— Но смогу ли я одолеть ее?
— Если сможете продержаться пятьдесят страниц, то одолеете.
— Мне интересно знать суть. Мне нужно, чтобы действие начиналось в первом предложении. «Ночь была темная и тревожная» — вот как я представляю себе начало романа, — пошутила я.
Желая, очевидно, поддержать Тимоти в его смелом начинании, Дженни сказала:
— Как говорила моя бабушка: «Отведайте. Не пожалеете!»