— Ты позволишь взглянуть? — спросила я Тимоти, искренно заинтересованная в его успехах.
— Да. Здесь — все, кроме последней части, — объяснил он, вручая мне плоскую коробку из картона. — И, знаешь, бабуля, я очень ценю твое мнение и рассчитываю на него, особенно когда ты не улетаешь назад в XIX век.
— Ты читал когда-нибудь Джозефа Эндрюса? Его хулиганские проделки в XVIII веке могли бы удивить тебя. — Не став больше задерживаться на Эндрюсе, я поинтересовалась: — А о чем будете писать вы, мисс Соркин? После того как выйдет ваш роман про футболистов?
— Я пытаюсь написать вещь специально для вас — с сильным началом и неожиданным концом.
— Я прямо сгораю от любопытства. А тема?
— Так и быть, скажу! Если мне везет пока с футболистами и их похождениями, то почему бы не попробовать проделать то же самое с надменными профессорами и членами Правления какого-нибудь респектабельного колледжа, скажем, в Огайо, где таких воз и маленькая тележка? Или в Восточной Пенсильвании?
— Уберите эту диверсантку! — закричала я, и она послала мне воздушный поцелуй.
Провожая своих талантливых молодых гостей до двери, я задержалась, чтобы взять по пути на одной из полок роман Маргарет Дрэбл, и, когда мы стояли и смотрели на залитую лунным светом долину, я подняла руки с книгами:
— В левой руке — роман Тимоти для дешифровки, в правой — Дрэбл для удовольствия.
…Отъезжая от дома, они дружно показывали мне рожки.
СРЕДА, 9 ОКТЯБРЯ. В этот день я принимала в своем доме четверых милейших жителей Гревзлера — Цолликофферов и Йодеров. Это были типичные немецкие семьи Пенсильвании, каждая из которых уже разменяла свой седьмой десяток лет.
Лукас Йодер — невысокого роста мужчина, круглолицый и светловолосый — отличался спокойными и несколько неловкими манерами, которые немцы обычно демонстрировали в присутствии незнакомых людей. Его миниатюрная жена Эмма выглядела так, словно годами кормила целую свору работников фермы — такой она была тоненькой и подвижной.
Самым очаровательным из всей компании был их ближайший сосед Герман Цолликоффер — огромный толстый немец с всклокоченными волосами, сияющим лицом и повадками стареющего буйвола. Он выделялся тем, что носил одновременно подтяжки и ремень. Другой его чертой была молчаливость, однако слетающая с него, как только разговор касался вещей, по которым у него было твердое мнение. Тут же его прорывало, и он мог ораторствовать долго и назидательно, ибо никогда не вступал в разговор, не имея убедительных доводов. Замкнутым его назвать нельзя было, а вот благоразумным — можно.
Его жена Фрида, встречаться с которой мне еще не приходилось, была идеальным воплощением образа немецкой жены: веселая, но сдержанная в присутствии незнакомых людей, с крупным плоским лицом и чрезвычайно пышными формами, которые поддерживались в таком состоянии благодаря ее непомерному аппетиту, в чем мне вскоре пришлось убедиться. Фрида не могла не нравиться, особенно когда она открывала рот и начинала говорить на своем пенсильванско-германском наречии.
Когда она вошла в нашу большую комнату и уставилась на долину, тянувшуюся до Рениш-роуд, ее первыми словами были:
— Вот это красотища, да? — Затем она ткнула пальцем через плечо, указывая вниз по долине. — А вон там — ферма Фенштермахера, да? — И вопросительно посмотрела на меня, желая найти подтверждение своей догадке. Я согласно кивнула.
Я оказалась права, предсказывая реакцию Йодера на желчный выпад профессора Стрейберта. Когда пришла мисс Бенелли и собрались другие гости, один из них спросил:
— Как вы чувствовали себя, мистер Йодер, когда читали эту ужасную рецензию, вышедшую из-под пера вашего соседа?
— Такому профессионалу, как мой муж, — опередила с ответом Эмма, — не надо беспокоиться по поводу каких-то там рецензий, особенно если у него уже куплено полмиллиона экземпляров еще до публикации.
Я видела, как при этом поморщился Лукас, как бы говоря: «Я не хотел бы, чтобы она это говорила, но разве к мужу прислушиваются».
Но кто-то продолжал настаивать:
— А что предприняли лично вы?
— Я работал над раскраской своих магических знаков, — сказал он.
Здесь последовали многочисленные вопросы, потребовавшие от него объяснений, как он выискивает магические знаки на старых амбарах и превращает их, по мнению некоторых ценителей, «в оригинальные по замыслу и элегантные по исполнению коллажи». Но сам он отметал такую оценку:
— Я всего лишь пытаюсь сохранить крупицы прекрасных традиций нашего народа, слегка украсив их готическим орнаментом.