— Мы с тобой показались бы ужасно скучными, подслушай кто-нибудь наши разговоры. Мы только и делаем, что бьемся над каким-нибудь незначительным моментом в литературе, тогда как реальная жизнь, питающая всякое творчество, со всех сторон окружает нас во всей своей красе.
Как раз в этот момент мы выехали из-за поворота и возле придорожных коттеджей увидели троих босых крестьян, двух женщин с подоткнутыми подолами и мужчину с высоко закатанными штанинами. Пока мы медленно проезжали мимо, они забрались в огромный резервуар и принялись топтать виноград, доставляемый сюда с близлежащих полей. Зрелище было настолько земным и захватывающим, что Девлан не выдержал и воскликнул:
— Вот он, предмет литературы! Тот же самый, что и три тысячи лет назад. Не нужны древнегреческие властители и указания Генри Джеймса, когда видишь такую картину.
Когда пришло время Девлану садиться в самолет, вылетающий в Лондон, а мне отравляться в Нью-Йорк, я сказал:
— Вы отправляете меня домой готовым к преподавательской карьере.
Но Девлана занимали более важные вещи:
— Накопи денег и давай встретимся здесь опять следующим летом.
При этом мы пожали друг другу руки и собрались уже было расстаться, когда ирландец вдруг признался:
— Кстати, о моей знаменитой лекции о хороших и плохих романистах. Это была не моя идея. Она досталась мне от моего учителя. Познакомься с ним. Ф. Р. Левис стоит того. Но я развил его идею, добавив четверку плохих. Теперь твоя задача пойти дальше и включить сюда американских писателей.
Я начал свою преподавательскую деятельность в Мекленберге осенью 1980 года и вскоре достиг такого взаимопонимания со своими студентами, что в колледже меня стали называть не иначе как «ходячей энциклопедией».
В колледже была традиция проводить в феврале цикл открытых лекций для жителей группы городов: Ланкастер-Рединг-Аллентаун. В ходе этих лекций (они были бесплатными) три лучших и старейших профессора знакомили публику с последними достижениями в области их профессиональных интересов. Кроме того, на этих занятиях представлялась возможность проявить себя двум молодым представителям преподавательского коллектива — одной женщине и одному мужчине. Через полгода преподавания такая честь была оказана мне. Когда подошла моя очередь, зал оказался заполненным до отказа, потому что людям было известно, что я их земляк и неплохо проявил себя в столичном университете.
После долгих размышлений я решил громко заявить о себе, ибо после пребывания в Венеции и Афинах во мне появилась уверенность ученого, которому было что поведать людям. Я сказал себе: «Это подходящий момент, чтобы обнародовать свою восьмерку американских писателей, четверо из которых заслуживают почитания, а четверо других — корзины для мусора». Но выйдет ли из этого что-нибудь хорошее, я не был уверен. О моих намерениях прослышали двое репортеров из местных газет и насобирали целую кучу слухов на этот счет.
Свое выступление я начал без лишних преамбул:
— Дамы и господа, не хочу тратить наше с вами время, поэтому прямо перейду к сути того, что мне давно хотелось сказать. Двигаясь вслед за уважаемым профессором Кембриджского и Оксфордского университетов Англии Девланом (он, в свою очередь, позаимствовал этот подход у своего учителя Ф. Р. Левиса, считающегося выдающимся критиком нашего столетия), я приглашаю вас пройтись со мной по обильным лугам американского романа и отобрать те цветы, которые всегда будут оставаться живыми, и те, что увянут еще до заката. Мне и многим другим, кто занимался этим вопросом, представляется, что в американской литературе выделяется четверка писателей, постигших суть художественного повествования и создавших непреходящие вещи, на которых все мы можем учиться. Я уверен, что вы знакомы с ними. В хронологическом порядке это — Герман Мелвилл, Стивен Крейн, Эдит Уортон и Уильям Фолкнер.
После того как шепот стих, я принялся обосновывать свой выбор, делая упор на Крейна и Уортон, как будто они нуждались в моей защите, а Мелвилл с Фолкнером нет. В ходе рассуждений мне пришлось раскрыть свои критерии отбора: честность намерений, простота изложения, мастерство отображения и загадочно-неуловимое чувство того, каким должен быть идеальный роман. Мне удалось убедить часть присутствующих, но даже те, кого я убедил, стали покидать аудиторию во второй половине лекции.