Резко дергаю руль, рискуя потерять сцепление с дорогой, дергаю еще раз, в другую сторону, и действительно, почти теряю его, как на салазках скольжу, с невероятным трудом без потерь в укатанную колею возвращаясь.
Ее швыряет, сначала в дверь прилично впечатывая, потом обратно, прямо на меня, – только и успевает, беспомощно всплеснув руками, ухватиться за мою руку, как я рявкаю:
- Я сказал: пристегнулась живо! – напрягаю мышцы, стряхивая ее пальцы с локтя. – Или тебе помочь??
Моего рыка достаточно, из-за плеча тут же выезжает ремень. Вижу, как дрожит рука, вилка только чиркает по замку, не попадает в узкую щель, не попадает ни в какую. Слепая, что ли, или гнездо неисправно? Девчонка нервничает, волосы падают на глаза, она помогает себе второй рукой, придерживает, и все равно без толку.
- Дай сюда!
Вырываю вилку из рук, с силой вставляя в замок. Туго, но заходит с первого раза. Позволяю себе короткий взгляд снисхождения. Ну, и как тут не заметить, что ремень теперь натянулся, облепил высокую грудь, аппетитно подчеркивая формы. Проклятая дубленка снова распахнута, взгляд против воли ныряет прямо в манящую темноту ложбинки между двух холмов, теряется там, блуждает, дорисовывая в воображении все, что увидеть пока не представляется возможным… Миг, и я по стойке смирно. Вол-шеб-ство.
Или западло. Как нарочно, машина подскакивает на неровности, которую не заметил, ее ведет, нас неизбежно стягивает, и вот мы уже спрыгиваем на обочину, начиная перескакивать с кочки на кочку, влетая в это месиво выбоин на полном ходу, – и как только не развернуло? – обочина здесь в хлам убита.
Матерюсь, не выбирая выражений, днище протестующе скребет по ледяным надолбышам, пружины-то обрезаны, и я намертво вцепляюсь в обмотку руля, чтобы удержать управление, жутко злой на себя, и в особенности – на нее.
А когда выплескиваю остатки раздражения и на живой асфальт возвращаюсь, в образовавшейся тишине вдруг раздается ее голос. Звенящий голос, густо окрашенный презрением.
- Лучше бы на дорогу смотрел! Гонщик.
Давлю усмешку. Возражать глупо. Косяк мой. А свои косяки я признавать умею.
Немного кружу по району, соображая, куда податься, пока суть да дело. Ладно я. А с ней-то что делать? Отпущу, а вдруг в полицию рванет? Написать Киру, чтобы забрал свою бабу? И что я ему скажу? Расскажу всё, как было? Нахрен. Такими картами перед ним разбрасываться нельзя, то, что кислород ему теперь перекрыт, он явно не оценит. Скинуть ее на брата… ну, нет, свои проблемы я привык решать самостоятельно. А эта рыжая – моя проблема. Сейчас она только моя.
Таращится из своего угла на мои руки, которыми на нервах все крепче сжимаю руль. Смотрит с суеверным страхом, мне самому неприятно, руки до сих пор от крови липкие, и я, наконец, понимаю, что нужно сделать в первую очередь.
Уверенно направляю ласточку на запад. Лети к реке.
Чем дольше едем, тем больше она начинает беспокоиться. Прикусывает губку на автомате, не подозревая, как сексуально это делает, озирается, с тревогой изучая незнакомые окрестности, но чаще назад смотрит. Похоже, мечтает забрать из сумочки свой телефон, но боится, что этим разозлит меня. Догадливая.
Наконец, негромко выдыхает.
- Куда мы едем? – глядит исподлобья, неуверенно, с опаской. – Ответь… Что ты собираешься со мной делать?
Молчу. Неправильный вопрос, пташка. Он в корне неправильный. В голове много мыслей. Целый рой, растревоженный улей. Очень грязных мыслей. Но озвучивать их мне сейчас не с руки.
Заезжаю в такие ебеня, откуда если выберешься, то только на удачу и к утру. Или вообще с собаками искать придется. Хочу выиграть время. Понятия не имею, что буду с ней делать, о чем говорить, на что придется давить, чем стану запугивать. Знаю точно одно: отпущу только тогда, когда пойму, что девчонка больше не представляет для меня опасности. А я пойму это сразу.
Когда коридор деревьев сужается, и ветки вовсю начинают по лобовому стегать, вновь раздается из угла ее перепуганный голос:
- Где мы? Куда ты меня везешь? Почему ты молчишь? Я хочу знать, что со мной будет… Рома! Ты меня слышишь??
Резко останавливаю тачку. Ну, просто так совпало.
- Ты знаешь, как меня зовут?
Молчит испуганно, словно опасается, что сболтнула лишнего. Я не настаиваю, в конце концов, эта информация есть в свободном доступе, может, от брата слышала или другой кто ляпнул. А все равно по кайфу слышать свое имя, особенно от нее. Меня вообще редко кто по имени называет.
Какое-то время утюжу напряженным взглядом чернильную воду в ореоле света фар, вслушиваясь в работу двигателя на холостых. Не нравится мне, как он звучит, по уму перебрать бы, но это дело Давы, не моё.