Спеша меня и вовсе обскакать, Казимир затеял тяжбу с прибрежным государством, у берегов которого был перекушен надвое толкатель ядра: Фуфлович требовал выдачи останков покойного — чтобы с почестями погрести их на родине. И добился своего.
Прибыл гроб — цинковый, запаянный, с забальзамированным телом, я, вместе с Фуфловичем (мы ведь были закадычные друзья), встречал печальный багаж в аэропорту и даже пытался (ну не бестолочь ли!) взять на себя организацию панихиды. Погибшего, согласно моим наметкам, должны были закопать прямо в нержавеющем саркофаге. Фуфлович решительно возражал против формального подхода. Он проковырял в металлическом боку пенала дырищу (вскрыть литой кокон консервным ножом, который прихватил с собой в аэропорт, ему не удалось, тогда он применил сверхпрочное сверло) и распространил в печати заявление, из которого вытекало: нам пытаются всучить не тело многократного чемпиона, а какого-то неведомого проходимца, судя по цвету кожи, мавра. Вышедшая из-под пера Фуфловича статья, напечатанная газетой «За спорт и дружбу» называлась «Кому нужен ваш гребанный Отелло?» Страну-отправительницу поэт уподабливал душительнице Дездемоне, а обездоленную, лишенную возможности проститься со своей спортивной славой державу березового ситца именовал сестрицей Аленушкой, лишившейся единоутробного братца, утонувшего в луже Карибского бассейна. Скандал разгорался интенсивнейший. Пришлось производить процедуру эксгумации, к чему Казимир и клонил. Она прошла под стрекот камер, Фуфлович выступал главным экспертом-криминалистом (эту роль он себе безоговорочно отвел) и одновременно — государственным обвинителем. Тождество мумии и спортсменки было подтверждено. Потемнение пергамента лица объяснили реакцией на соленую воду океана и продубленностью жарким воздухом, а также особенностями трав, использованных для бальзамирования. Ставшую ненужной цинковую емкость с зазубринами, как у консервной банки, выбросили на помойку, а сшитые воедино грубыми нитками куски трупа я препроводил в морг, где, выяснилось, работал охранником мой приятель, когдатошний напарник по кладбищенской молодости. В память о прежних золотых денечках парень устроил мне экскурсию в недра патологоанатомических пенат, благо время было позднее, и в холодильных залах живой персонал не мельтешил. Покойники лежали вповалку и на персональных каменных скамьях (в лужищах собственной вытекшей после вскрытия крови), крючились в каталках и просто на полу. На пятках и ладонях красовались крупно выведенные химическим карандашом номера. Потому что без опознавательных цифр трудно, невозможно отыскать нужную заваль. Ведь не крикнешь: «Эй, по фамилии такой-то, на выход!» Не спросишь: «Это вас завтра сжигают или вашего соседа?» Ответа не последует. Мы брели по многоярусной рукотворной преисподней, отыскивая свободное пространство для располовиненного гермафродита, и, наконец, обнаружили просвет меж двух голых девиц, вольготно расположившихся на столе для прихорашивания, среди разбросанных тюбиков с гримом, пакетов с тальком и пудрой и макияжных метелочек.
— Недурно он проведет последние часы, — хохотнул приятель. — Вот только бабы немного холодны…
И рассказал, что часто развлекается, взгромождая жмуриков на грымз, понуждая их таким образом к загробному коитусу, а то и супружеской измене.
— Только их никак не расшевелишь, — пожаловался он.
Я подумал: у живых поверье — перед дорогой присесть. Мертвые перед последним путешествием лежат.
Мы свалили тушу толкательницы-чемпиона с тележки, хлебнули по глотку из банки с заспиртованными внутренностями какого-то сифилитика, но закусывать его требухой не стали. Приятель предложил остаться на ночевку и попробовать еще и спирт из колб с двухголовыми зародышами, но я отказался. Пообещав приехать со съемочной группой, откланялся. Бессонной ночью в голову лезло: что если и мою любимую в морге принуждали к совокуплению с посторонними телами?
На похоронах Фуфлович держался именинником, ходил вокруг гроба, поправлял неровно лежавшие цветы, позировал перед камерами и, неподдельно любуясь то собой, то покойником, повторял:
— Он восхитителен! Какие дивные пятна наползли на лоб… Будто тучки набежали на небосклон… А какая густая плесень-прозелень выросла на проплешине… Вот-вот проклюнутся грибы… Если не поганки, можно собрать — и в суп!
Перед атаковавшими его (в том числе и зарубежными) корреспондентами держался молодцом, но вечером, когда остался в узком кругу своих, застрадал: