— Ужас! — сказал Жира. — Сплошная молодежь!
Девчонки громко захихикали, наблюдая за попытками Хеннинена очиститься от дерьма. Он волочил ногу по газону, словно ее раздробили на сотню осколков, а к пятке привязали свинцовый шар. Но вскоре он начал сдаваться.
— Пора признать свое поражение, — сказал он. — Похоже, что этот кусок дерьма оказался мне не по плечу, то есть не по ноге. Блин, это были мои единственные туфли.
Сели на газон, достали коробку с пиццей, открыли банки с сидром и начали заседание. Поглотив три четверти пиццы, пришли к заключению, что потребление пищи в непосредственной близости от загаженной собачьим дерьмом туфли — занятие пренеприятное. Последнюю четверть пиццы решили не есть. В дальнейшем единогласно постановили, что для всех будет лучше, если Хеннинен избавится от испачканной туфли, потому что она воняет.
Затем на некоторое время появились определенные разногласия по поводу того, стоит ли Хеннинену столь же безоговорочно выбрасывать вторую туфлю, которая, к слову сказать, тоже не отличалось идеальной чистотой, но была, по крайней мере, свободна о дерьма. Хеннинен еще раз попросил учесть тот факт, что это единственная пара обуви в его гардеробе, и тут же, не переводя дыхания, напомнил о своей временной некредитоспособности. Маршал преддожил искать для непредвиденных проблем непредвиденные решения и вызвался принести из дома пару видавших виды кроссовок — у них с Хенниненом был один и тот же размер ноги. На что Хеннинен, взбодрившись оттого, что наконец-то обрел отдушину в море безысходности, удовлетворенно заявил, что не намерен принимать невиданные предложения от таких завидных идиотов. В ответ Маршал пробурчал, что, видимо, та биомасса, в которую наступил Хеннинен, ударила теперь ему в голову и все там окончательно спутала. После чего уставший от одного вида этой перебранки Жира предложил достать туфли где-нибудь в другом месте, что было тут же одобрено всеми сторонами.
— Ты у нас в этом вопросе самый хваткий, — сказал Хеннинен. — У меня же нет ни ловкости, ни умения, ни, честно говоря, даже желания участвовать в таком предприятии.
— Вот-вот, — подтвердил Маршал. — Я тоже всегда краснею и бледнею в магазине, даже если прихожу туда по абсолютно честному делу.
— Прошу заметить, что я тоже не вор-рецидивист, — сказал Жира.
— Это ты кому сказал? — спросил Маршал.
— В твоей едва ощутимой привязанности к миру преступности, есть что-то глубоко трагичное, — произнес Хеннинен. — Если я правильно понял, то настоящие преступники всегда тяготеют к сообществу и радуются, если какой-то профессионал обратит на них свое внимание.
— Им приятно сознавать, что кто-то о них заботится, — сказал Маршал.
— А ты так одинок, — продолжал Хеннинен. — И, зная все твои любимые и не раз высказанные вслух теории о том, что вором делает человека общество, трудное детство, в общем, какой-нибудь сторонний фактор… фу черт, у меня сразу же появляется дурацкий тон, как у диктора на телевидении. Пожалуй, лучше я не буду больше об этом, а то ведь дело-то в конце концов касается моей головы, то есть ноги, я хотел сказать.
— То-то же, — пробурчал Жира.
— Ты еще, кстати, должен позвонить своей Марфе, — напомнил Маршал.
— Марье.
— Ну, вот видишь, у тебя со всех сторон висят какие-то незаконченные дела.
— Я что-то не понимаю, — взбесился Жира, — по какому, на хрен, праву вы тут устроили этот газонный суд? Я только одно скажу, придержи свой язык, Хеннинен, а не то, помяни мое слово, быть тебе босяком.
— Да не заводись ты, я просто пытаюсь показать твою глубинную бесчестность и асоциальность, чтобы ты лучше справился с поставленной задачей. Я выступаю в роли тренера.
— Слушайте, а где у нас ближайший обувной магазин? — спросил Маршал, как можно более заинтересованным голосом, тем самым прервав разгорающийся спор.
Таким образом, продвинулись в обсуждении немного вперед. Договорились, что Хеннинен останется в парке дожидаться новых туфель, так как человек в одной туфле или даже совсем босиком может вызвать нежелательный интерес со стороны персонала магазина. Итак, оставив Хеннинена в парке, пересекли пустую игровую площадку, все дети с которой на лето были, очевидно, упрятаны в какой-нибудь лагерь, а взрослых эта площадка почему-то не особенно привлекала, и направились к центральной улице. Сам уход был наполнен таким осознанным преступным намерением, что, вышагивая по улице, вдруг захотелось услышать какую-нибудь судьбоносную призывную мелодию, как бы для фона и внутреннего умиротворения, но мелодия не складывалась, и от этого появилось чувство, будто что-то не так, живот тут же скрутило, пот полился ручьем, и сразу стало понятно, что это не кино с участием любимых героев, которые смело идут на выполнение величайшего в мире ограбления обувного магазина, если в кино вообще когда-нибудь крали туфли.