Это была до такой степени неприятная картина, что даже от одного взгляда на нее поджилки начинали трястись, а в голове просыпались всевозможные и далеко не самые утешительные варианты развития событий, так что ноги сами собой стали двигаться быстрее, и скорость тем самым заметно возросла. И как-то вдруг сразу получилось догнать Хеннинена, а потом и обогнать его, а вслед за этим поравняться с Жирой и опять-таки обогнать его, и все это случилось так молниеносно, что на обмен любезностями просто не хватило времени. Однако, несмотря на достигнутые результаты, а уж тем более на причины, бег продолжался, и тут неожиданно само собой пришло сознание того, что все это ужасно здорово и даже как-то ненормально, и появилась вдруг мысль, что вот теперь-то каким-то чудесным образом наступило полное счастье, и что это какое-то невероятное чувство, и все происходит словно на экране, в кино, и оглушительные раскаты грома придают всему особый библейский подтекст, и тут уж, конечно, пришлось задуматься о том, что кино и Библия, по сути, одно и то же, и что в конечном счете все строится на не-ком освобождающем чувстве иллюзорности и замедленности, и что, поддавшись ему хотя бы на миг, забываешь о бренности жизни и бытия, и кажется, что время и материя сгущаются вокруг этого непрерывного движения, этого бега, который, несмотря на свою зыбкую квазитерапевтическую сущность, все же казался чем-то надежным и безопасным, а вслед за ним и весь город, эта плоская грязная посудина, и темное колышущееся небо, теплой водой ниспадающее на землю, и обезумевшие молнии, мечущиеся по небу, словно потерявшиеся овцы или что-то в этом роде, и все вокруг, родной дом, хребты, горки и коробки домов, наполненные частной жизнью и разбросанные по склонам, словно детские кубики или гигантские игральные кости, которые неожиданно всплыли в памяти и напомнили об игре, но потом внимание снова вернулось к окружающему пейзажу, к потемневшим от недельной жары кленам, к склонившимся до земли под тяжестью дождя клейким липам, кроны которых стали похожи на спутанные волосы, к кварталам, гордо выпячивающимся вперед, словно пробки от шампанского, к сплетению улиц и дорог, по которым мчался, не разбирая пути, безумный дождь, и к этой самой улице Ваасанкату, к трепещущим на ветру окнам, которые кто-то забыл закрыть, к припаркованным у тротуара машинам, по которым дождь стучал с такой силой, что казалось, их там, должно быть, не меньше десятка тысяч, этих небесных барабанщиков.
И как только весь этот городской пейзаж был на бегу просмотрен и обдуман, все вдруг стало казаться напыщенным и ненужным, так что пришлось тут же встряхнуться, а потом неожиданно все это невероятное космически-временное пространство стало сжиматься и уменьшаться в размерах, и как-то само собой оказалось, что мимо проплывают самые обычные дома и вполне реальные машины, промелькнул и скрылся за стеной дождя трясущийся беспокойный ресторан с рыбьим именем и двумя бледными фонарями над входом, похожими на два глаза какого-нибудь кровожадного и злобного животного, и как-то под влиянием света этих фонарей вспыхнул вдруг в голове яркий свет, внезапное озарение, что где-то же там, позади, несется свора кожаных душегубов-байкеров, а потом, конечно, еще Хеннинен с Жирой, тоже где-то недалеко, вот только сил и желания оглянуться уже не было, голова как-то совсем не поворачивалась в ту сторону. И вновь оставалось разве что безоглядно погрузиться в движение: в то, какой сосуще чавкающий звук издает нога, вырываясь из тугого потока воды, струящегося по асфальту и похожего на расплавленную лаву; в то, как та же самая нога с приглушенным всплеском снова возвращается на землю; как тихо шипит мокрая подошва в тот момент, когда тяжесть тела переходит с пятки на носок; как вдруг начинает казаться, что в ботинке что-то есть, камушек, или щепка, или крошка, крупинка, толика, частица, и чем дольше об этом думаешь, тем крупнее и внушительнее он или она становится, и вот уже каждый шаг причиняет невыносимую боль, словно зазубренный красный шест пронзает все тело и острым искрящимся ледяным клинком погружается в мозг, но, подойдя, таким образом, вплотную к этой боли, неожиданно где-то в подсознании начинаешь понимать: что-то здесь не так, что-то не в порядке, и когда наконец отрываешь голову от ног и силишься посмотреть вперед, то как-то вдруг невольно замечаешь стремительное приближение отдельных деталей окружающего пейзажа, и понимаешь, что надо срочно что-то делать.