— В общем, существует три различных варианта игры. Первый — это обычный покер на костях, но в него мы играем, если просто играем, то есть играем недолго. Потом еще есть крепостные и нацисты, но это уже особый случай, когда хочется каких-нибудь непреодолимых сложностей.
— То есть тот случай, когда ну абсолютно нечем заняться, — пояснил Маршал. — Или когда обычный покер уже приелся до невозможности.
— А который сейчас час? — спросил Хеннинен откуда-то из-за волос.
— Но между крепостными и нацистами тоже есть определенная разница, — сказал Жира. — Нацисты — это самая сложная игра, это просто охренеть какие мучения. Невыносимые трудности.
— И что же там, собственно, происходит в этой игре? — спросил Эрно. Похоже, что воодушевление, с которым говорил Жира, заставило его поверить в то, что в игре и на самом деле творятся ужасные деяния и безумные кровопролития, но, может быть, он спросил просто из вежливости, а может, в целях какого-нибудь антропологического анализа.
— По сути, весь ужас состоит в том, что в этой игре чертовски сложно набрать очки, — сказал Маршал. — Потому что можно кидать кости только два раз, а иногда и вообще только раз.
— Какой кошмар! — вскрикнула Лаура.
— Ну а как тогда эти, крепостные? — спросил Эрно, который, как это ни странно, все еще оставался Эрно. — Как в них играют?
— На хрена ты до них докапываешься? — сказала Густав. — Несут полную ахинею про какую-то там игру. Ты посмотри, они же погрязли в этой своей игре, как в навозе.
Хеннинена, очевидно, глубоко задели такие слова. Он пришел в себя от пьяного наркоза, или психоза, или где он там, к черту, до этого находился, и сказал:
— Простите, но я не понял.
— Чего не понял? — переспросила Густав.
— Мне тоже, знаете ли, осталась непонятной та часть, которая про навоз, — сказал Жира.
— Навоз и навоз, что мне теперь, каждое слово вам разжевывать?
— Да нет, я просто подумал… — стал объяснять Жира, и было заметно, что ему прямо-таки неймется, но он изо всех сил сдерживает себя. — Что как-то это прозвучало очень уж по-деревенски. Ах, ну да, ты же у нас жила в деревне, если я правильно помню.
— Да нет же, это же было, то есть нет же, то есть да, — сказал Маршал. — Ну вот, не обращайте внимания, а то совсем все запутается. Извините меня.
— Тоже мне, нашлись герои, прикопались к навозу, бля. А что такого-то, это ж все равно что, не знаю, какой-нибудь сок, нах.
— Я сегодня уже говорила, что они герои.
— Но тогда ты, наверное, еще не понимала, что мы и вправду герои, — сказал Маршал.
— А что вы вообще по жизни делаете? — спросил Эрно, с его стороны было довольно благородно попытаться таким образом сменить тему.
— Кого ты имеешь в виду? — не понял Жира.
— Мне почему-то не дает покоя этот сок, — сказал Хеннинен, — то есть я хотел сказать, что он гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.
— А на второй? — хихикнула Лаура.
— Зашибись, — сказала Густав.
— Просто на первый взгляд кажется, что с соком должно ассоциироваться что-то возвышенное, или не обязательно возвышенное, но что-то особое — божественный нектар или какая-нибудь другая хрень, завязанная на плодородии.
— А что, не ассоциируется? — спросила Лаура.
— В том-то и дело, что нет. Мне вообще кажется, что сок — одно из самых жестоких слов, что я знаю.
— Какое горькое признание, — вздохнул Жира.
— Так и есть! От него во рту всегда остается этакий привкус разочарования и обмана, оно сочится обещаниями оргазменной сладости, но то, что на самом деле получаешь, — это всего лишь разбавленный водой концентрат слаборозового цвета, которым впопыхах запивают жалкий инисто-колбасный бутерброд на городских мурыжно-лыжных соревнованиях.
— У кого-то было явно очень трудное детство, — сказала Густав.
— А я своего детства совсем не помню, — вздохнул Маршал.
— Конечно, наверное, все время был в загуле.
— В основном так оно и было. У меня, кстати, с соком связаны все воспоминания о подростковых попойках, в том смысле, что мы всегда запасались на утро апельсиновым соком, и потом, когда у всех наступал страшный сушняк, мы пили его до одурения, до тошноты в горле, так, что казалось, еще немного и мощная апельсиновая струя взорвет мозг.
— Соки до добра не доводят, — сказал Хеннинен и снова стал раскачивать головой из стороны в сторону. Потом вдруг уперся лбом в плечо Эрно и промычал: — Господи, как же я пьян.
Эрно даже немного опешил от такого обращения.
— Может, кто-то еще хочет рассказать о своих воспоминаниях, связанных с соком, — спросил Жира голосом главного специалиста по душевным излияниям.