Роман в лесу

К концу дня она покинула свою комнату, чтобы насладиться тихим вечерним часом, однако прогуливалась лишь по дорожке поблизости от аббатства, с западной его стороны. Сперва она немного почитала, но скоро ей не захотелось отвлекаться от окружавшей ее красоты; она закрыла книгу и отдалась сладостной легкой меланхолии, которую навевал этот чаС. Воздух был тих; солнце, опускаясь за дальние холмы, освещало ландшафт пурпурным заревом, посылая более мягкие отсветы на лесные поляны. В воздухе веяло росной свежестью. Когда солнце скрылось, бесшумно надвинулись сумерки, и вся картина обрела торжественную величавость. Аделина задумчиво наблюдала и, припомнив, повторила следующие стансы:

Ночь[44]

Уходит Вечер легкою стопой, И вот уж Ночь грядет в свои владенья, А с ней светил небесных грозный строй И чередой — всевластные виденья: И те, что спящим навевают сны, И те, что души полнят сладким страхом, И те, что средь могильной тишины Вздымаются, скорбя, над хладным прахом. О Ночь! Царица одиноких дум! Темны твои пути, невнятны речи, Но славлю я ветров угрюмый шум И всякий день с тобою жажду встречи. Когда над морем, оседлавши шквал, Ты мчишь, одета облачным покровом, Люблю следить я, как за валом вал О брег скалистый бьется с гулким ревом. Меня раскаты грома не страшат, Отрадны сердцу все твои забавы: Огнистый блеск зарниц, и звездопад, И северных сияний свет кровавый. Но мне всего милей тот легкий луч, Что сквозь туман трепещущий струится, Когда скользит среди кудрявых туч Твоя серебряная колесница — И темный холм, и роща, и река, Подернуты волшебной пеленою, Вдруг представляются издалека Таинственной, неведомой страною. О, сколь же сладостно в такую Ночь Бродить лесной тропой иль горной кручей, Внимая ветру, что относит прочь Ветвей склоненных разговор певучий! Какой печалью нежной дышит мгла, Какие слезы омывают очи, Когда свои незримые крыла Над нами простирают духи ночи! О Царство Грез, во тьме и тишине Взлелеянных в полуночную пору! Всех трезвых Истин ты дороже мне, Что в ярком свете Дня открыты взору*.

Когда она возвращалась в аббатство, к ней присоединился Луи, они обменялись несколькими фразами, потом Луи сказал:

— Я был крайне огорчен той сценой, свидетелем которой оказался утром, и жаждал найти случай сказать вам об этом. Поведение моей матери слишком загадочно, чтобы в нем разобраться, но нетрудно угадать, что здесь какая-то ошибка. И я молю вас только об одном: если я могу вам в чем бы то ни было быть полезен, располагайте мною.

Аделина от души поблагодарила его за дружеское предложение, которое оценила больше, чем могла выразить словами.

— Мне ничего не известно, — сказала она, — о каком-либо моем промахе, который заслуживал бы недовольства мадам Ла Мотт, и потому я решительно не в силах истолковать ее поведение. Я несколько раз просила ее объясниться, но она столь же старательно этого избегала. Поэтому я сочла за лучшее больше не затрагивать этот предмет. Однако позвольте мне заверить вас, сэр, что я высоко ценю вашу доброжелательность.

Луи вздохнул и промолчал. Наконец он заметил:

— Я хотел бы, чтобы вы разрешили мне поговорить об этом с моей матерью. Я убежден, что сумею разъяснить ей ее ошибку.

— Ни в коем случае, — ответила Аделина. — Неудовольствие мадам Ла Мотт причиняет мне невыразимое огорчение, но попытка принудить ее объясниться лишь усилит ее неудовольствие, а не устранит его. Умоляю вас не делать этого.

— Я подчиняюсь вашему решению, — сказал Луи, — но на сей раз с неохотой. Я чувствовал бы себя гораздо счастливее, если бы мог услужить вам.

Он произнес это так нежно, что Аделина впервые угадала, какие чувства таятся в его сердце. Душа, более, чем ее, склонная к суетности, давно уже подсказала бы ей, что внимание к ней Луи диктуется чем-то большим, нежели галантность хорошо воспитанного человека. Она не подала виду, что обратила внимание на его последние слова, но замолчала и невольно ускорила шаг. Луи больше ничего не сказал, по-видимому, уйдя в свои мысли; они так и не нарушили молчания до самого аббатства.