— Ох, да вот же и сама мамзель! — закричала она, увидев Аделину, и глаза всех присутствовавших тотчас устремились на нее.
Аделина, которой толпа мешала приблизиться к хозяйке, поманила ее пальцем и уже готова была удалиться, но хозяйка, жаждавшая продолжить свой рассказ, не обратила внимания на поданный ей знак. Напрасно Аделина пыталась встретиться с нею глазами — та глядела куда угодно, только не на нее, Аделина же не хотела громким окликом вновь привлечь к себе внимание.
— Ужас как жалко, что его наверняка расстреляют, — говорила меж тем хозяйка гостиницы, — он больно уж хорошенький, а только солдаты сказали, непременно его расстреляют, ежели он поправится. Но, видать, это бедному джентльмену не грозит, доктор говорит, ему уж никогда не выйти из этого дома живым.
Тут Аделина обратилась к мужчине, стоявшему рядом, и, попросив его сказать хозяйке, что она хочет поговорить с ней, удалилась. Минут через десять хозяйка явилась.
— Ах, мамзель, вашему братцу ох как худо, говорят, долго он не протянет. Аделина спросила, есть ли в городке другой какой-нибудь медик, кроме этого хирурга.
— Господи Боже мой, мадам! Это же на редкость здоровое местечко, не слишком-то мы здесь и нуждаемся в медицине… а уж эдаких несчастий и вовсе никогда здесь не бывало. Лет десять тому назад был здесь один доктор, так ведь в наших краях его ремеслом не проживешь, а сам-то он, думается мне, человек был довольно бедный.
Аделина, прервав ее, стала расспрашивать о Теодоре, которому хозяйка помогла дойти до его комнаты. Она спросила, как он перенес перевязку, стало ли ему легче после операции, однако хозяйка не могла удовлетворительно ответить на ее вопросы. Тогда Аделина еще раз спросила, нет ли другого хирурга в окрестностях городка, и ей сказали — нет.
Отчаяние, явно читавшееся на лице Аделины, вызвало как будто сочувствие хозяйки постоялого двора, и она постаралась утешить девушку, как только была способна. Она посоветовала Аделине послать за ее друзьями, а о доставке весточки обещала позаботиться сама. Аделина вздохнула и сказала, что в этом нет необходимости.
— Не знаю, мамзель, что, по-вашему, необходимо, — не отступалась хозяйка, — а по мне, так очень это тяжко — помирать в незнакомом месте и чтоб вокруг не было никого родных… небось, этот бедный джентльмен думает точь-в-точь как я, да и потом — кто заплатит за его похороны, коль он помрет?
Аделина взмолилась, прося ее замолчать, и, чтобы Теодору оказывали все возможное внимание, обещала вознаградить хозяйку за хлопоты; затем она попросила немедленно принести ей перо и чернильницу.
— Эх, мамзель, вы уж не сомневайтесь, эдак-то будет всего правильней. Да что там, ваши друзья нипочем не простят вас, коли вы их не известите. Уж я это по себе знаю. А что до молодого джентльмена, так я об нем позабочусь, все, что ни есть в доме, к его услугам, во всей округе ведь нету гостиницы лучше этой, хотя город наш не слишком велик.
Аделине пришлось повторить свою просьбу о пере и чернилах, только после этого хозяйка покинула наконец комнату.
Мысль о том, чтобы послать за друзьями Теодора, в суматохе последних событий ни разу не пришла Аделине в голову, и сейчас сознание, что это может обеспечить ему больший комфорт, в какой-то мере успокоило ее. Получив перо и чернила, она написала Теодору записку следующего содержания:
«В Вашем нынешнем состоянии вы нуждаетесь в максимальных удобствах, и, право же, нет ничего дороже во время болезни, как присутствие друзей; позвольте же мне уведомить о Вашем положении Ваше семейство: это будет приятно мне и утешительно для Вас».
Вскоре после того, как это послание было передано Теодору, она получила от него записку, в которой он почтительно, но настойчиво просил разрешения увидеть ее на несколько минут. Аделина тотчас вошла в его комнату, и худшие ее опасения подтвердились, как только она увидела его пылавшее жаром лицо; это был удар, который, вместе с усилиями скрыть свои чувства, почти лишил ее сил.
— Благодарю вас за вашу доброту, — сказал он, протягивая руку, которую Аделина тотчас приняла, и, сев у его кровати, разрыдалась.
Когда ее волнение несколько улеглось, она отняла платочек от глаз и опять взглянула на Теодора; его улыбка, исполненная нежной любви и благодарности за ее заботу о нем, принесла ей временное облегчение и осушила слезы.