Четверть часа спустя дверь отперли, и вошла хозяйка, смертельно бледная.
— Ради Бога, — взмолилась Аделина, — скажите мне, что случилось? Он ранен? Его убили?
— Не помер он, мамзель, но…
— Так он умирает? Скажите мне, где он?.. Пустите меня к нему.
— Стоп, мамзель, — крикнула хозяйка, — вам велено оставаться здесь. Я пришла только нюхательную соль взять из того вон буфета.
Аделина кинулась к двери, но хозяйка, оттолкнув ее, заперла дверь и спустилась вниз.
Отчаяние совершенно лишило Аделину сил; она сидела недвижимая, едва ли сознавая, что жива, пока ее не заставили вскочить раздавшиеся за дверью шаги; дверь опять отворилась, и в комнату вошли три человека, в которых она узнала слуг маркиза. Она уже пришла в себя настолько, чтобы повторить вопрос, какой задавала хозяйке, однако в ответ услышала, что ей велено выйти с ними и что у дверей ее ждет экипаж. Аделина все же настаивала.
— Скажите мне, жив ли он? — вскричала она наконец.
— Да, мамзель, он жив, но тяжело ранен, и сейчас к нему придет хирург.
Говоря это, они увлекали ее по коридору и, не обращая внимания на ее вопросы и требования сказать, куда ее ведут, спустились по лестнице вниз; там, услыхав ее крики, собралось уже несколько человек, и хозяйка взахлеб им рассказывала о том, что дама — жена только что приехавшего джентльмена, бежавшая со своим любовником, и теперь муж настиг ее; слуги маркиза ее поддержали.
— Это тот самый молодой человек, который только что бился на дуэли, — добавила хозяйка, — вот из-за нее.
Аделина, не обратив внимания на вздорную болтовню, частью из презрения, частью из желания узнать подробности случившегося, лишь повторила свои вопросы, и наконец кто-то все же сказал ей, что джентльмен ужасно ранен. Слуги маркиза стали торопить ее сесть в фаэтон, но Аделина без чувств упала им на руки, и это пробудило сострадание глазевших на нее обывателей настолько, что они, хотя нимало не усомнились в поведанной им истории, все же восстали против попытки усадить ее, бесчувственную, в экипаж.
Наконец ее препроводили в комнату и с помощью должных средств привели в чувство. На этот раз она с такой страстью потребовала рассказать ей о происшедшем, что хозяйка сдалась и поведала ей кое-что о недавней стычке.
— Когда джентльмен, который был болен, услышал ваши крики, мамзель, — рассказывала она, — он словно взбесился, как мне говорили, и уж ничто не могло удержать его. Маркиз — потому как говорят, он маркиз, да вам это лучше знать — был в это время в гостиной с мужем моим и со мной; заслышав шум, он спустился поглядеть, в чем там дело, а как вошел в комнату, где держали капитана, то и увидел, что капитан с сержантом бьется. Капитан-то совсем не в себе был, даром что одна нога цепью прикована и шпаги нету, он изловчился абордажный клинок у сержанта выхватить из ножен, рванулся к маркизу и нанес ему ужасную рану… Тут-то его и схватили…
— Так, значит, это маркиз ранен, — воскликнула Аделина, — а другой джентльмен не пострадал?
— Не пострадал, — отозвалась хозяйка, — да только это ему дорого обойдется, потому как маркиз поклялся, что расправится с ним.
Аделина в первый момент забыла все свои злоключения и все беды, благодарная за то, что на этот час Теодор спасен; она продолжала расспрашивать о нем хозяйку, но тут вошли слуги маркиза и объявили, что больше ждать не могут. Аделина, вновь осознавшая, что ей угрожает, попыталась вызвать сочувствие хозяйки, но та, веря — или делая вид, будто верит, — версии маркиза, осталась совершенно бесчувственна к ее мольбам. Тогда Аделина вновь обратилась к слугам, но все было тщетно: они не желали ни позволить ей еще задержаться на постоялом дворе, ни сказать, куда везут ее, и в присутствии нескольких ротозеев, уже против нее предубежденных после оскорбительного рассказа хозяйки, Аделину поспешно усадили в карету, ее стражи вскочили на лошадей, и скоро вся кавалькада покинула селение.
Так закончилось для Аделины это приключение, начавшееся с надежды не только на безопасность, но и на счастье; приключение, которое не только привязало ее к Теодору, показав его самого наиболее достойным любви ее, но которое в то же время ввергло Аделину в пучину отчаяния, вызванного арестом ее благородного и теперь уже обожаемого возлюбленного, и отдало обоих, его и ее, во власть соперника, взбешенного их презрением, сопротивлением и отсрочкой в осуществлении его планов.