Оставшись одна, Юлия смутилась. Она ждала теперь посещения Мари, и как ни был тверд ее характер, но, становясь на дороге другой женщины, она не могла не чувствовать этого смущения. Чтоб ободриться, она напомнила себе причины, побуждавшие ее к мщению, стараясь не разбирать движений своего сердца, потому что в глубине его она чувствовала невольное угрызение совести.
— Прочь раскаяние! — вскричала она, наконец. — Теперь уже не воротишь того, что сделано.
Часов в десять ей доложили, что какая-то дама желает ее видеть.
— Меня нет дома.
— Но приезжая так настоятельно хочет вас видеть, говоря, что дело не терпит отлагательства, я решился доложить о ней.
— Кто она такая? — спросила Юлия, как бы не зная заранее посетительницы.
— Она не говорит своего имени.
— Пусть скажет; я не принимаю тех, кто не хочет назвать себя.
Жан воротился и принес карточку.
— Г-жа де Брион у меня! — вскричала Юлия, как бы от удивления и вместе с тем нарочно, чтобы Жан слышал. — Проси ее.
Мари вошла. Вуаль скрывала бледность ее лица, и едва только она увидела Юлию, как ноги изменили ей, и она скорее упала, чем села в кресло.
Между тем вот что происходило.
Мари, как сказал Жан, была с отцом в то время, когда ей подали записку Юлии. Неожиданность и ужасное содержание этого послания до того поразили бедную женщину, что граф д’Ерми подошел к ней, желая видеть, чье послание могло произвести такое действие; но Мари бессознательным и быстрым движением руки бросила в камин еще недочитанное письмо, смысл которого и почерк поразили одновременно ее глаза и мысли.
— Спросите адрес, — могла проговорить только г-жа де Брион.
— Что такое в этом письме? — спросил граф.
— Ничего, папа, — отвечала Мари, протягивая ему руку.
— У тебя есть от меня тайна?
— Нет, нет, добрый папа.
— Дурная весть?
— Право нет, деловое письмо.
— Отчего же ты побледнела?
— Я испугалась звонка; да и начало письма показалось мне худою вестью, и я испугалась за Эмануила, а между тем, оно касается весьма обыкновенного дела, которое даже не помешает мне заснуть.
И Мари посмотрела на часы.
— Ты выгоняешь меня? — заметил граф д’Ерми.
— Какая мысль, папа, возможно ли это?
— Значит, мне не о чем беспокоиться, и я могу оставить тебя. Итак, до завтра.
— До завтра.
Но граф не успокоился. Это письмо заставило его подозревать существование какой-то тайны, тем более что нетерпение, с каким Мари дожидалась его ухода, не осталось им не замеченным. Однако Мари проводила отца до передней, поцеловала его, и он вышел.
Вернувшись к себе в комнату, Мари позвонила и так сильно, что удар звонка поразил ухо графа, не успевшего еще сойти с лестницы; граф подумал, что она зовет горничную, и продолжал спускаться, но вдруг человек, посланный куда-то г-жою де Брион, пробежал мимо него по той же лестнице.
— Куда ты? — спросил граф бегущего слугу.
— Приказать закладывать лошадей, — отвечал он.
— Хорошо, ступай!
Граф остановился в раздумье, спрашивая себя, куда бы так поздно могла ехать его дочь. Первым движением его было воротиться, но, подумав немного, он продолжал свою дорогу. Выйдя на улицу, он отпустил свою карету, подозвал фиакр, велел ему остановиться на некотором расстоянии и спрятался за угол.
Через четверть часа ворота отеля де Бриона растворились, и карета Мари, выехав из них, понеслась по улице. Граф бросился в фиакр и, показывая луидор кучеру, велел ему следовать за каретой. Последняя проехала мост Святых Отцов, Карусельную площадь, повернула на улицу Дофина, проехала еще несколько улиц, перерезала бульвар и остановилась у дома на улице Табу.
Страшная мысль промелькнула сначала в голове графа: он думал, что Мари поехала к Леону; но, видя, что карета ее взяла это направление, он радовался своей ошибке. Да и действительно могло быть то, что она сказала ему: она хотела избавить Эмануила от лишних хлопот и поэтому выехала одна, не теряя времени. Итак, он видел, как карета Мари остановилась, как она вышла из экипажа и как она вошла в подъезд означенного дома. Подождав минут пять и видя, что она осталась там, он позвонил, в свою очередь. Сердце его билось страшно.
— Сюда вошла сию минуту дама? — спросил он привратника, отворившего ему ворота.
— Сюда, сударь.
— К кому?
Привратник медлил с ответом.
Граф показал ему тот же луидор, который придал быстроту наемному фиакру; он же развязал и язык привратника. Правду сказал Филипп Македонский, что «нет двери, которую бы не растворил золотой ключ».