Через несколько дней граф Пален даст большой обед для «сближения представителей разных взглядов». На банкет приглашены несколько сот лиц.
Саблуков сначала не хочет и слышать о том, чтобы «обедать с убийцами». Ни он, ни его друзья на этот пир никогда не явятся. Но Пален улыбается. Он знает что если подождать еще несколько дней, то люди станут добрее.
— Вы, Саблуков, поступаете неправильно, — говорит он. — Дело сделано. Как патриоты, мы должны думать только об интересах страны, которой мы служим, должны устранять все несогласия.
Пален прав. Он хорошо знает натуру человека. Через несколько дней уже и Саблуков со своими друзьями явственно почувствуют себя «патриотами». На обед, устроенный Паленом, они являются и ставят только одно условие: чтобы их посадили за отдельный столик. На это Пален охотно идет. За каким столом — это неважно. Шампанское льется на обеде рекой за всеми столами одинаково. Праздник примирения проходит как нельзя лучше.
Раз на престоле новый император, то вспоминать о старом, задушенном, — очевидная бестактность. Такого рода бестактность не по средствам никому, разве что вдовствующей императрице. Не ограничиваясь хранением постели Павла, его подушки с пятнами крови и других реликвий, не ограничиваясь особым памятником убитому, поставленным в часовне в Павловске, Мария Федоровна продолжает вести себя демонстративно. Вскоре после убийства Павла сектанты преподносят ей икону, на которой воспроизведена запись из второй Книги Царств: «Хорошо ли было Симрию, задушившему своего господина?»
Вдовствующая императрица не только принимает эту икону, но еще и дарит церкви. Надпись на этой подаренной императрицей иконе вызывает сенсацию. Весь Петербург толпится в церкви, жадно рассматривая икону.
Полиция в ужасе. Пален посылает «умного и образованного полицейского», которому поручено сделать копию с надписи и добиться от священника, чтобы возмутительная икона была убрана. Но священник на это не решается. Без распоряжения императрицы он ничего сделать не может.
Пален идет с докладом к государю. Между вдовствующей императрицей и государем происходит «тягостное объяснение», икона исчезает немедленно, но Александр одним этим не довольствуется. Столкновение Палена с его матерью он считает удобным поводом, чтобы отделаться от Палена. Когда на следующий день Пален, как всегда нарядный, надушенный, полулежа в чудесном, запряженном шестеркой вороных экипаже, приезжает на парад — к нему подходит адъютант государя.
— Его величество изволит требовать, чтобы вы немедленно оставили столицу и уехали в ваше курляндское имение.
Пален не говорит ни одного слова. Он опытный человек и понимает, в чем дело. Карта его бита. Пален безмолвно уезжает. В тот же вечер, одновременно с изданием рескрипта об увольнении от службы генерала от кавалерии графа Палена, получает предписание об удалении из столицы еще один участник заговора — Платон Зубов.
Следующим на очереди оказывается Панин.
Во время осуществления заговора Панин, сосланный Павлом, был вдали от Петербурга. Панин виноват менее всех еще и потому, что его планы не шли далее провозглашения Александра соправителем Павла. Но, быть может, именно поэтому судьба Панина оказывается более тяжелой. В первое время после восшествия на престол Александра возвращенный из ссылки Панин является одним из наиболее приближенных к новому государю. Он сопровождает царя на коронацию в Москву. Только что вне очереди произведенный в генералы от кавалерии, теперь он произведен в генерал-адъютанты. Александр всеми мерами проявляет свои симпатии Панину, но эти симпатии оказываются чрезвычайно непрочны. Как и остальные участники заговора, Панин слишком много знает, слишком хорошо помнит прошлое, поэтому неудобен. Мавр сделал свое дело, мавра гонят в шею.
В записках личного друга императора Александра, князя Адама Чарторыйского, читаем: «Александр удалил по очереди всех главарей заговора, которые совсем не были опасны, но вид которых был ему крайне неприятен, тягостен и ненавистен. Панину он никогда не мог простить, что он первый заговорил в свое время о путях, ведущих к престолу».
Панину в то время 31 год. Ссылка, которая снова постигает его, на этот раз навсегда кладет конец политической деятельности этого богато одаренного, необычайно честного человека.
Уже все последние месяцы пребывания в Петербурге Панин оказывается под надзором. Государь по нескольку раз в день требует от тайной полиции сведений о том, что делал Панин, где был, с кем разговаривал. Поведение Панина совершенно невинно, сообщения, получаемые от шпиков, бессодержательны, но Александр, твердо уверенный все же, что Панин составляет какие-то заговоры, какие-то изменнические планы, не знает ни спокойствия, ни душевного мира. И так до тех пор, пока Панин не уехал. Еще не прошло и года с тех пор, как Панин встречался с ним в тайных закоулках, в бане и в подземелье для тайных бесед. Но теперь Панин мешает, Панин неудобен, Панин тягостен, Панин уезжает в ссылку.