22 февраля царь неожиданно выехал в Ставку. Поездка предпринята без всякой надобности, просто так, чтобы «проветриться на недельку». Уже в этот день в Петербурге тревожно. Город полон слухами о предстоящем будто бы убийстве Александры Федоровны и Вырубовой.
Назавтра, 23 февраля, в городе уже начались волнения. Уже слышны крики «Хлеба!» в разных концах столицы. Уже бастуют в Петербурге 80 тысяч рабочих. Появились колонны под красными знаменами.
А Николая в это время интересует только, как протекает корь, которой больны Алексей, Ольга и Татьяна.
В субботу, 24 февраля, на Знаменской площади у памятника Александру III идет митинг. «Да здравствует республика!» — кричат в толпе. И казаки, верный оплот царизма, присоединяются к толпе и прогоняют полицию. «Ура!» — кричит толпа казакам, а те отвечают народу поклонами.
Такого еще не бывало. Начинается новая эпоха в истории России.
В тот же день Хабалов посылает в Ставку телеграмму о беспорядках. Но в Ставке все спокойно. Государь посещает кинематограф, внимательно смотрит на похождения Прэнса в роли купальщика. Вечером он по прямому проводу посылает Хабалову «исходящую»: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны. Николай».
Эта телеграмма кажется злой шуткой. Это курьез, пример исторического недомыслия. Но по тем временам такая резкая телеграмма царя — событие. Только после нее петербургские власти стали предполагать, что творится что-то неладное. В эту ночь приступили к особенно старательной «чистке» столицы, арестовано было около ста «членов революционных организаций».
Назавтра Родзянко с утра едет к премьер-министру Голицыну.
— Я к вам по делу, — говорит он. — У меня просьба, ваше превосходительство. Уйдите в отставку.
Но старый Голицын и думать не хочет об отставке. Он возмущен дерзостью Родзянко и обиженно показывает имеющийся у него, еще пять месяцев назад заготовленный и подписанный приказ о роспуске думы.
Проходит еще день. Наступает 26 февраля. На улицах Петербурга — толпы с красными флагами, войска переходят на сторону народа. А в Ставке жизнь идет по расписанию: в 9 часов — в штаб, до 12 царь беседует с Алексеевым, после этого завтрак, прогулка, к вечернему пятичасовому чаю подают почту из Петербурга.
Почта приносит сведения почти катастрофические. «Астория» занята — таково было первое сообщение. Идет перестрелка между рабочими и войсками. Буйствующие скопища людей осыпают камнями военные наряды. «Совсем нехорошо в городе», — телеграфирует Николаю в тот день Александра Федоровна.
А Николай II примеряет новый казачий мундир, который ему так нравится, что ко всенощной он отправляется без пальто. Расписание жизни Ставки соблюдается свято.
Течение событий достигает к воскресенью небывалой напряженности. Полыхают участки, толпа не дает тушить пожаров, целые полки не только отказываются стрелять в народ, но в полном порядке, с офицерами и под оркестр отправляются в Таврический дворец, где заседает решившая не подчиняться роспуску дума, где Керенский, Чхеидзе, Скобелев, Румянцев, усталые, измученные бессонными ночами и непрерывными выступлениями, выкрикивают речи о единении войск с народом.
Родзянко телеграфирует царю. Телеграмма начинается словами: «Положение серьезное, в столице анархия, правительство парализовано». Заканчивается она так: «Медлить нельзя, всякое промедление смертельно». Но Николай — просто непостижимо! — ничего не хочет видеть и слышать, все так же улыбается странной улыбкой.
— Опять этот толстяк Родзянко написал мне всякий вздор, — говорит он министру двора Фредериксу. — Я ему, конечно, отвечать не буду.
Только вечером 27 февраля власти Петербурга, как будто проснувшись, решают, что пора принимать меры. В понедельник вечером на совещании у Голицына решено настоять на роспуске думы и ввести военное положение в Петрограде. Александра Федоровна в телеграмме Николаю пишет: «Очень беспокоюсь относительно города».
Но государь и теперь спокоен. Когда комендант царского поезда Б. Гарарди спросил царя, удобно ли ему теперь уехать на несколько дней в разрешенный отпуск, Николай ответил:
— Отчего же, конечно, удобно.
События в Петрограде идут полным ходом. И слепому ясно, что это самая настоящая революция. Родзянко посылает царю паническую телеграмму: «Настал последний час, когда решается судьба родины и династии». Но и эта телеграмма не производит никакого впечатления. Государь отмахивается от нее, ездит в штаб, ходит на прогулки, составляет список лиц, приглашенных к завтраку.