Но у палки два конца. Наряду с представителями дворянства, которые ликуют от этого отстранения «низких людей», возник уже при Петре I целый ряд деятелей, вышедших из низов, которых не может не восстанавливать против себя это обещание верховников.
Еще определеннее противоборствуют те сановники, которых Верховный Тайный Совет не включил в свой состав. Князья Черкасский, например, Трубецкой и многие другие.
Хитрая лиса старый Остерман все эти дни споров и столкновений сидит дома. По старой привычке он объявил, что он болен, что он собирается умирать и даже уже причастился. Он не хочет сделать ни одного неосторожного шага и внимательно присматривается, принюхивается: кто сильнее. Этот старый циник знает, что дело вовсе не в тексте конституции, хотя бы она и была подписана императрицей, а в реальном соотношении сил. Хозяином положения, как и при воцарении Екатерины I и Петра II, явится все та же гвардия.
Гвардия не желает никаких конституций — только самодержавие, и все тут. Эта позиция гвардейских офицеров не вызывает удивления. У них уже есть опыт. Они знают не только то, что самодержавный царь (или царица) всегда будет ухаживать за главной своей опорой, гвардейским офицерством, они знают еще и то, что если царь (или царица) окажутся неудобными, их в случае чего можно и «по шапке». Стащить за ноги одного с престола и посадить туда другого — дело нехитрое. Но если во главе государства окажется вдруг Верховный Совет, бороться с ним, чего доброго, будет труднее.
Нет, гвардия не самодержавие.
Тщательно взвесив, обдумав положение, Остерман решает «выздороветь». Интрига Верховного Тайного Совета идет полным ходом. Уже население присягнуло конституционной государыне, но Остерман человек хитрый. Он знает, что Анна Иоанновна в подмосковном селе Всехсвятском угощает преображенцев и кавалергардов водкой, объявляет себя капитаном кавалергардов и подполковником преображенцев, заводит дружбу с кричащими «ура» войсками, и вот уже офицеры громко возмущаются «злодеями» — верховниками, осмеливающимися «посягнуть на священные права» императрицы.
И вот уже 25 февраля, после торжественного обеда, Анне преподносят петицию со 150 наспех собранными подписями, в которой «всепокорнейшие рабы» просят государыню «всемилостивейше принять самодержавие» и уничтожить подписанные ею «пункты».
Анна была женщина глупая, совершенно необразованная, но актрисой она оказалась в тот день весьма способной. Свою роль в пьесе, написанной хитрым Остерманом, она разыграла блестяще.
— Как, — спрашивает с удивлением Анна, — разве присланные мне пункты не были составлены по желанию всего народа?
— Никак нет, ваше императорское величество, — отвечают ей.
— Так меня, значит, обманул князь? — гневно заявляет Анна, обращаясь к Долгорукому.
Тут же, при всех, с негодованием она разрывает подписанную ею конституцию. «Ура»! — громко кричат гвардейские офицеры, не понимая, что они, выполняя порученную им роль, еще на 200 лет закабалили Россию в оковы самодержавия, еще на 200 лет оставили ее беспомощной в руках случайных людей, сменяющих друг друга на троне.
1 марта совершается новая присяга — вторая. На этот раз русский народ присягает уже самодержавной императрице.
Духовенство служит молебны о спасении от грозившей опасности. Кончилось четырехнедельное временное правление Верховного Тайного Совета, кончилась конституция русская XVIII века. А жития ей было всего 10 дней!
Офицерство и дворянство в тот же самый день, после своей победы над Верховным Тайным Советом, подают Анне Иоанновне еще одну петицию с просьбой возвратить прежнее значение сенату и предоставить дворянству выбирать и сенаторов для государственного правления, и губернаторов для местной администрации. Но уже поздно. Анна и Бирон даже и не думают исполнить эти просьбы. Подписавшие прежнюю петицию своими руками передали Анне самодержавие. Пусть же они не пеняют за те неудобства, какие это вызовет даже для них лично. Пусть не пытаются, снявши голову, плакать по волосам.