Просматриваю дальше, и к Ермашкевичу:
— У вас есть при себе список экипажей нашей эскадрильи?
— Есть, товарищ командир!
— А ну-ка дайте.
Сверяю боевые расчеты и нахожу чужую фамилию.
— А это кто на «девятке»? Какой-то Карпов. Откуда он?
— Из третьей эскадрильи, товарищ гвардии майор.
— Из третьей? А почему летит на самолете первой эскадрильи?
— Командир полка приказал. У них самолет неисправен, так он на нашем…
Мне это было неприятно слышать. Чужой летчик летит на нашей машине! Ясно, что он будет к ней относиться не очень-то бережно. «Девятка» — это был уже «мой» самолет, и меня кольнуло чувство самолюбия.
— А этот Карпов хороший летчик? — продолжал я допрашивать адъютанта.
— Хороший, — уверенно ответил Ермашкевич. — Любимец командира полка.
— Гм! Любимец? Ладно. — Подписал листок. — Несите.
— Плохо, когда самолеты обезличиваются, — сказал инженер, нагибаясь и закручивая трос вокруг крепежного штопора. — В своей эскадрилье еще можно — есть кому и с кого спросить, а с чужого что возьмешь? Вылез из кабины и пошел.
— Да-да, — подтвердил Тараканов. — Этот Карпов мне не нравится. Бреющим ходит. Зачем? Поломает машину.
Мимо пробежал техник, бросил на ходу:
— Алексеев вернулся, слыхали?
— Алексеев?! — воскликнули враз Гончаренко и Тараканов. — Вот это да-а-а!
— Кто это? — ревниво спросил я.
— О-о-о! — с чувством уважения ответил Гончаренко. — Летчик нашей эскадрильи. Сбили над Джанкоем. Пришел, смотри-ка! Отважная головушка! Пойдемте посмотрим!
Возле штаба толпился народ: летчики, техники, вился дымок от самокруток, слышался смех, восклицания.
Алексеев — фамилия распространенная. Я знал многих летчиков с такой фамилией, и все они почему-то были высокие, богатырского сложения. И сейчас еще издали я разыскивал глазами такую же фигуру.
— Вот он! — сказал Тараканов, показав на худого светловолосого парня, весьма странно одетого. Он был в рваной телогрейке, в каких-то, явно не по росту, полосатых штанах. На голове — шапка с полуоторванным ухом, на ногах щербатые солдатские ботинки. Лицо его, обросшее жиденькой бородкой, светилось радостью. Мне показалось, будто я где-то уже видел именно такую вот — лукаво-детскую радость.
Мы подошли, люди расступились, и я оказался лицом к лицу с героем дня.
Алексеев прервал на полуслове фразу и, зажав в кулаке самокрутку, вытянулся по стойке «смирно».
Весь его вид выражал несказанное удивление.
— Это командир нашей эскадрильи, — представил меня Гончаренко. — Знакомьтесь.
Алексеев расплылся в радостной улыбке.
И тут я вспомнил его! Точно — это был Алексеев, тот самый учлет, который так поразил нас тогда своим изумительным летным мастерством и хладнокровием. Ну и ну, вот это встреча!
Я обнял Алексеева и еще раз оглядел его с ног до головы. Худой, высокий, со смешливыми глазами. На макушке торчит хохолок. Упрямый, с характером. Передо мной стоял мальчишка! По виду. А по отношению однополчан к нему — настоящий летчик! Однако молодой уж очень.
— Слушайте, Алексеев, сколько вам лет?
— Исполнилось двадцать один! — сказал он так, будто уже достаточно пожил на свете, и полетал, и повидал.
— Много. — Ответил я ему в унисон. — Прямо совсем старик!
Все рассмеялись.
— С бородой!
Анатолий смущенно тронул пальцами подбородок.
Алексеев слыл в полку личностью незаурядной, и мне интересно было узнать, чем же он так отличился за сравнительно короткий промежуток времени пребывания в части? И случай представился. Жена одного штабного офицера Нина Николаевна Сердюк, ведающая полковой библиотекой, в свободное время вела летопись части. Записки, документы, наблюдения — все это было у нее аккуратно собрано и подшито в папки. И когда я заговорил с ней об Алексееве, она выложила передо мной толстую папку:
— Вот, почитайте, тут вы все о нем и узнаете. Интересный человек.
Я взял папку и в редких перерывах после боевых ночей прочитал записки.
Арифметика
Итак, я принял эскадрилью. С чего же начинать? Собственно, я уже начал: адъютант Ермашкевич принес мне боевое расписание, и я его подписал, хотя подпись моя, конечно, была формальной. Все шло пока без меня, по заведенному в полку порядку. Кто-то в штабе, минуя командиров эскадрильи, заполнял графы боевого расписания: столько-то бензина, столько-то бомб. А у меня были свои соображения: во-первых, мне не нравилась загрузка — мало бомб и много бензина; ведь мог бы, наверное, я сам варьировать загрузку сообразно дальности полета и способности летчика? Алексеев, например, может быть вполне застрельщиком повышенных бомбовых загрузок. И что он будет мне поддержкой в этом деле, я не сомневался. И, во-вторых, летчик третьей эскадрильи Карпов не выходил из головы. И тут тоже — хотел того командир или не хотел, — обезличивая самолет, он этим самым обезличивал инженера эскадрильи и комэска. Конечно, боевой исправный самолет простаивать не должен, это верно, но все же…