Партизаны бросились врассыпную.
— Куда? Трусы! — отчаянно закричал человек в полушубке и лисьей папахе. — Мишка! Тракторист!!
Кто–то уже успел вскочить сзади на танк и нырнуть в люк башни. Внезапно танк остановился как вкопанный, но мотор продолжал работать. Передний люк открыли и вытащили убитого водителя. Его место занял партизан, очевидно, тот Мишка–тракторист, которому кричал человек в лисьей папахе. Партизаны мгновенно оправились от охватившей было их растерянности и усилили огонь по убегающим гитлеровцам.
Человек в лисьей папахе подбежал к танку. В левой руке он держал автомат, с правой, повисшей, как плеть, стекала кровь.
— Все на месте? Гони! — крикнул он новому водителю. — Через село и — назад! Дави их! Люки! Люки закройте!
Гулко ухнула пушка, танк сорвался с места, развернулся и помчался по улице.
Самый острый, критический момент боя миновал.
Порывисто дыша, озираясь по сторонам, человек в лисьей папахе побежал к поповскому дому, перепрыгивая через трупы убитых. На крыльце его встретили два партизана, несшие чемодан, желтый портфель и полевые сумки.
— Барышня? — спросил он торопливым шепотом.
— Не найдем, товарищ командир, — пожал плечами партизан. — Вот ее чемодан с барахлом. А тут — документы штаба.
Лицо командира вытянулось и побледнело.
— Что?! — тихо и ожесточенно произнес он. — С ума сошли! Вам что было приказано?
— Сразу все обыскали. И дом, и вокруг.
— Под землей найдите. Ясно? Через пять минут представьте барышню. Живую, невредимую. Головой отвечаете.
На мгновенье командир прислушался к стрельбе и торопливо вошел в дом. Дверь на кухню была приоткрыта. На столе горела вставленная в горлышко бутылки оплывшая свеча. У стены стояли две дрожащие, заплаканные женщины. Снимая полушубок, командир посмотрел на них.
— Кто? Арестованные? Не плакать! Заберем вас с собой.
Женщина постарше зарыдала, ломая руки.
— Моего старого повесили. Ой, боже мой, боже!
Сцепив зубы, командир оборвал окровавленный рукав рубахи и осмотрел рану.
— Возьмите в кармане бинт. Перевяжите. Да скорее, тетя! Крепче стягивайте, не бойтесь! Вот так!
Левой рукой он помогал женщине накладывать бинт На рану и, чутко прислушиваясь к удалявшейся на край села стрельбе, осматривал кухню. В плите еще жарко пылали Дрова. На широкой скамье было свалено несколько тулупов и шинелей. В темном углу стояла кадка, косо накрытая деревянной крышкой.
— Вас допрашивали? Кто? — спросил командир у женщин, поглядывая на кадку.
— Офицеры.
— Переводчица была?
— Ага, дивчина.
— Где она?
— Разве мы знаем?
— Когда последний раз видели ее?
— А вот как били нас. Ну, полчаса назад.
Перевязку закончили. Морщась от боли, командир поспешно одел полушубок. По коридору кто–то пробежал, гремя сапогами.
— Ковальчук! — крикнул командир.
На пороге появился запыхавшийся партизан с электрическим фонарем, весь окутанный серой пыльной паутиной.
— Ну?
— Чердак осмотрели. Нет.
Партизан рванулся, чтобы продолжать поиски, но командир остановил его.
— Подожди. Товарищи женщины, берите шинели и выходите на двор. Держитесь возле саней. Дом поджигаем.
Женщины схватили лежавшие на скамье шинели и выбежали. Командир с каким–то напряженным и сосредоточенным выражением на лице шагнул в угол, к кадке. Тут он остановился, словно прислушиваясь к своему дыханию, и вдруг подкинул дулом автомата крышку.
Из кадки послышалось бульканье, стон, всхлипывание. Командир презрительно посмотрел на изумленного партизана.
— Не умеете искать, губошлепы! Где Сидоренко? Ану, вылазь. Вылазь, кому говорю!
— Во, стерва, куда заховалась!
Ковальчук бросился к кадке и вытащил из нее перепуганную до смерти девушку. Она стояла перед командиром мокрая, жалкая, вода ручьями стекала с подола ее черного платья.
— Кто такая? Как фамилия?
Девушка не отвечала, зубы ее дробно стучали.
— Как фамилия?! — закричал командир. — Не бойся! Будешь жить, дура. Ну?!
— Ше–к–к–е–ерр! — с трудом произнесла девушка.
— Переводчица Анна Шеккер? Ну, говори!
Девушка кивнула головой и, сжав, как в молитве, ладони, рухнула на колени.