— Три… — тихо произнес Горяев. — Пушинка, Журавель и шофер Бублик.
— Да, совершенно верно — три, — согласился генерал. — Пожалуйста! Счастье, что Тихий искусно наладил конспирацию и провалы оказались для него неопасными. Но, видимо, Тихий нервничает и боится аэродрома. А сведения об аэродроме — главное. Противник хорошо маневрирует своей авиацией. Он собирает ее в кулак то на одной группе близко расположенных друг от друга аэродромов, то на другой и неожиданно делает массированные удары на таких участках, где их менее всего ожидают. И впечатление такое, как будто у гитлеровцев раза в два или три больше самолетов, чем на самом деле. Мы должны направить Тихому для аэродрома такого человека, который бы на долгое время исключал возможность провала и обеспечивал точную, своевременную информацию. Поэтому я и просил вас подготовить несколько кандидатов, чтобы иметь выбор, а вы, Владимир Георгиевич, даете мне одну папку.
Горяев слушал генерала, слегка наклонив голову. Он стоял за столом у своего кресла и смотрел на абажур лампы. Отношения между генералом и подполковником были дружественные, сердечные, но это обстоятельство не учитывалось и не имело ровно никакого значения, когда дело шло о выполнении служебных обязанностей. Доводы генерала, высказанные рассерженным, досадливым тоном, Горяев воспринял как выговор начальника. Но когда генерал поднял сердитые глаза на Горяева и взгляды их встретились, подполковник тихо и мягко произнес:
— Павел Нестерович, я все же попрошу вас ознакомиться с этим личным делом.
Генерал на мгновение задержал взгляд на лице Горяева, недовольно хмыкнул и, надев очки, раскрыл папку. Фотографии, прикрепленные к внутренней стороне обложки, привлекали его внимание, но разглядывал их он как–то неодобрительно, придирчиво.
— Это что же? Везде одна и та же? Как ее… Оксана Трофимовна Стожар?
— Да, — ответил Горяев и добавил сугубо официально: — Разрешите закурить, товарищ генерал?
— Курите… — генерал рассеянно вынул из кармана пачку «Катюши» и положил на стол.
Но Горяев вынул папиросу из своего портсигара.
— Ну что ж, сниматься умеет девица, — сказал генерал. — Очень у нее по–разному получается.
— Да, она прекрасно владеет своим лицом, умеет буквально перевоплощаться.
— Перевоплощаться… — хмыкнул генерал. — Этими перевоплощениями перед объективом аппарата меня не удивишь. Ведь любая девчонка, поступающая в киноинститут на актерский факультет, представит такие фотографии, что только ахнешь! Нет, я хотел бы посмотреть, как она перед гестаповцами будет перевоплощаться.
Горяев молча положил перед генералом газету с маленькими, еще сырыми фотографиями и подал ему лупу в медной оправе.
— Ого! — воскликнул генерал, как только увидел на фотографии девушку, стоящую под руки с двумя офицерами. — Это тоже она, Оксана?
— Она.
— Молодец! Ничего не скажешь. Правда, офицеры — не гестаповцы, а летчики, но это уже снимок настоящий…
— Гестаповец был рядом, — сухо улыбнулся Горяев. — Он фотографировал. А вот он сам во всем своем великолепии. Некий оберлейтенант Герман Маурах.
Подполковник пододвинул генералу еще несколько маленьких фотографий. Толстое стекло лупы увеличило фигуры на одном из снимков, и перед глазами генерала предстал гестаповец Маурах, целящийся из пистолета в затылок старика. Кресло заскрипело под генералом. Слегка побледнев, он поправил очки на носу и, стиснув зубы, начал внимательно, одну за другой, рассматривать сквозь лупу фотографии.
Наконец он отложил лупу в сторону, вынул платок и протер стекла очков.
— Какой мерзавец, какой потрясающий мерзавец! — произнес генерал тихо. — Это… Признаюсь, я не могу понять. Это какое–то болезненное любование своим зверством. Людоед!..
— Это — садизм, — сказал Горяев и сжал зубы. — Вот у такого молодчика побывала в когтях наша молоденькая разведчица. И, представьте, улизнула.
— Да–а! — генерал откинулся на спинку кресла. — Оч–чень интригующие снимочки. Садитесь, Владимир Георгиевич. Сейчас я познакомлюсь с личным делом, но я сперва хотел бы узнать историю этих снимков. Как они попали к вам?
— Разрешите, товарищ генерал, рассказать вам всю историю. Она не займет много времени. А документы… документы не всегда дают точное представление о человеке.
— Вы знали Стожар лично?
— Да, она окончила краткосрочные курсы, которыми я руководил.
— Ага! Ваша воспитанница. Почему же вы сразу не сказали, Владимир Георгиевич? Это другое дело! Пожалуйста, слушаю!
— Двадцать третьего июня, на второй день войны, я вылетел на юг с особо секретным заданием.