Буржуазные публицисты — не только открыто реакционного, но и либерально-пацифистского толка — упрекали Роллана в том, что он рассуждает как оторванный от жизни идеалист, что он поддался «большевистским маневрам» и т. д. Его вызывали на полемику, — он принимал вызовы со спокойным достоинством и сознанием своей правоты.
Широкий резонанс получила его статья «Европа», расширься или умри (Ответ Гастону Риу)», напечатанная в журнале «Нувель ревю мондиаль» в начале 1931 года.*
В то время среди французской интеллигенции была популярна идея «Пан-Европы» — блока западноевропейских государств. Ромен Роллан, которого столько раз называли «великим европейцем», выступил против этой идеи — к изумлению некоторых былых своих почитателей. Он показал, что план «Пан-Европы» служит интересам империализма, является попыткой решить европейские проблемы за счет колониального Востока и прежде всего за счет Советского Союза.
Попутно Роллан — вспоминая о своей позиции в годы первой мировой войны — откровенно заявлял:
«В те времена я и сам медленно, е трудом и болью освобождался от всех тех иллюзий, которые опутали мою молодость… и с трепетом начинал осознавать тот освободительный ответ, который должны были бы дать народы. И я не смел его произнести. Я произнесу его сегодня. Это ответ Ленина в 1917 году: восстание европейских армий против хозяев войны, братание на поле битвы».
Вскоре после опубликования этой статьи — 12 марта 1931 года — Роллан писал Стефану Цвейгу:
«Понятно, что Москва отняла у меня немало времени в последние месяцы! Получено немало писем, я на них отвечаю, ответы публикуются там, в их прессе. Моя статья в «Нувель ревю мондиаль», напечатанная в СССР на 15 дней ранее стараниями Горького, который прочитал ее в рукописи, вызвала поток писем, телеграмм, статей, приветствий, споров, избраний, и в особенности изъявлений благодарности. Скоро меня, чего доброго, вышлют из Швейцарии…»
Стефан Цвейг был в тот период озабочен возможностью войны между империалистическими державами и Советским Союзом и призывал Роллана помочь спасти мир — во что бы то ни стало, любой ценой! Роллан отвечал ему:
«В том, что вы говорите о войне, быть может, есть доля истины: при нынешнем положении вещей, после всего того, что СССР перенес за 14 лет, включая интервенции, заговоры, предательства, постоянные угрозы, неугасимую ненависть со стороны всех сил старого мира, — можно не только опасаться, но и предположить, что, когда СССР станет сильным, он ничего не забудет и будет действовать, И пусть старый мир остережется оказаться на его пути!
Но если вопрос «войны и мира» остается для меня на первом плане — это не единственная моя забота, и мои мысли не замыкаются в эти пределы. Есть и другой вопрос, столь же существенный (быть может, еще более насущный); жизнь человечества может иметь какой-то смысл, только если оно не даст себя опутать склеротическими артериями старого общества. Мир, который гарантировал бы нашей Европе, да и Америке, возможность плесневеть, подавляя молодую новую поросль СССР, — такой мир не заслуживает, чтобы его защищали. Не заслуживает, во всяком случае, с моей точки зрения. Я не могу больше жить среди гнилого застоя не только политики, но и мысли и искусства нашего Запада. Уже десять лет (и даже больше), как отвращение поднимается мне к горлу. Я делал все, что мог, чтобы привыкнуть и терпеть. Не могу больше. Даже так называемый «цвет» их элиты мне противен. Я вижу червоточину у самого его корня. И будьте уверены, что тысячи людей на Западе испытывают такое же отвращение и не могут или не смеют его высказать, но однажды оно даст себя знать. Меня вовсе не удивляет, что, когда турки брали Константинополь, оттоманская армия насчитывала среди христиан больше сторонников, нежели армия Византийского императора»*.
Все острее вставал перед Ролланом контраст между старым миром империализма и новым миром, строящимся в Советском Союзе. Об этом говорит и следующее его письмо Ст. Цвейгу, датированное 6 июня 1931 года.