— Если бы не эта чудовищная трагедия, ты еще смогла бы продержаться. Блокируя память о прошлом, отрицая реальность.
Она закатила глаза.
Фельдман был непреклонен.
— Ты вправе задать вопрос: какую реальность я имею в виду?
— Я не стану этого спрашивать, — сухо сказала она.
— А реальность состоит в том, Сара, что тебе не убежать от прошлого, ты его заложница. И связана им по рукам и ногам.
— Проповедь окончена, отец Фельдман?
— Ты не сможешь расстаться с прошлым, пока не выяснишь для себя, что именно удерживает тебя в нем и от чего ты не в силах освободиться.
— Это Мелани наговорила тебе весь этот вздор? Освободиться, говоришь? А ты знал, от чего хотела освободиться она? Ты знал, о чем она втайне мечтала? — Эта гневная тирада только и удержала Сару от отчаянного желания наброситься на доктора с кулаками.
— Мы сейчас говорим не о Мелани.
— Нет, мы оба думаем о ней. Потому что никто из нас не в состоянии освободиться от Мелани, разве не так, Фельдман? — Это был уже не вопрос, а, скорее, обвинение.
Фельдман мог бы попытаться опротестовать его. Но он этого не сделал.
Отец сидел в кресле у окна своей гостиной, безмятежно созерцая идеально ухоженные сады. Сара не видела отца целую неделю, и он показался ей каким-то усохшим. Лицо его было изможденным, плечи поникли, руки безжизненно свисали с подлокотников.
Приглядевшись повнимательнее, она заметила кардиомонитор, к которому был подключен отец.
Когда за Сарой закрылась дверь, отец даже не повернул головы, чтобы посмотреть, кто вошел, хотя она намеренно кашлянула, давая понять, что он не один в комнате.
— Папа?
Он не ответил.
Она в нерешительности топталась возле двери.
— Ты хотел меня видеть, папа?
— Облачно сегодня.
Она посмотрела в окно.
— Да.
— Как ты думаешь, будет дождь?
— Вполне возможно.
— Ты вечно отказывалась надевать плащ в дождь.
— Я до сих пор не ношу плащей.
— Помнишь тот ярко-желтый макинтош?
Сара чуть нахмурилась, пытаясь вспомнить. Ярко-желтый макинтош? Да, кажется, вспомнила. Такие носят рыбаки на Мэйне.
— Это был макинтош Мелани, — хрипловатым голосом произнесла она.
— Да. Мелани, — эхом отозвался отец.
Имя Мелани повисло в воздухе. Отец обернулся и посмотрел на дочь. Сара в очередной раз мысленно отметила, что разрез и цвет его глаз были в точности такими же, как у Мелани.
— Она действительно умерла, Сара?
Мускул дрогнул на ее щеке. Ей захотелось подбежать к отцу, уткнуться ему в колени и… и что дальше? Молить о прощении за то, что она осталась в живых? Предложить отцу сделать теперь ее своей любимицей? Просить о том, чтоб они стали ближе друг другу перед лицом обрушившегося на них горя?
В памяти всплыла фраза, брошенная Фельдманом: «Кроме тебя у него никого не осталось».
А у меня? Кто остался у меня?
— Я задал тебе вопрос.
Резкий тон отца вывел ее из задумчивости.
Она тут же почувствовала себя слабой и беспомощной, колени задрожали.
— Да. Да, Мелани умерла. — Голос ее прозвучал бесстрастно. Никаких эмоций. Так легче. Гораздо легче.
Он отвернулся, опять уставился в окно. Она ожидала, что отец закричит, обрушит на нее свой гнев, ярость, отчаяние. Ее бы даже не удивило, если бы он вскочил с кресла и бросился на нее с кулаками. Ты виновата. Ты виновата. Непослушная девчонка. Ничего не можешь сделать как следует.
К ее удивлению — или ужасу? — он не шелохнулся. Казалось, он даже забыл о ее существовании. Неужели так оно и было? Неужели ее присутствие стало нежелательным? Что ж, пожалуй, она сыта отцовским гостеприимством. Сара потянулась к ручке двери.
— Похоже, уже начался дождь, — безучастно произнес он.
Она оглянулась. На стекло действительно легли первые капли дождя.
— Да.
Она увидела, что глаза у него закрыты. Ее охватила тревога. Что, если случился сердечный приступ? Нет. За ним ведь наблюдает монитор. Если бы что-то произошло, врачи бы уже сбежались.
Она приоткрыла дверь.
— Не забудь.
Голос отца вновь остановил ее.
— Желтый макинтош. Он висит в шкафу, в коридоре.
Сара вздохнула. Для нее душевный покой означал избавление от прошлого. Отец же, наоборот, до последнего цеплялся за него.
— Спокойной ночи, папа.
— И не хлопай дверью, Мелани. Не буди свою маму.
Ромео отчаянно ищет возможность выплеснуть свою злость и страхи, утолить сексуальный голод. Он не в состоянии контролировать их, наоборот — они властвуют над ним. Но он старается держать это в тайне. И упивается сознанием своей двуличности.