Глава 25. «Подзорная труба»
Когда Кира вернулся из замка, ему сообщили, что в его отсутствие наведывался Хёбу Тисака, встретился с ее светлостью и совсем недавно ушел.
— Что, Тисака заходил? — осведомился Кира, сразу же проследовав в покои супруги, Томико. Госпожа Томико, урожденная Уэсуги, доводилась единоутробной сестрой предыдущему главе клана Цунакацу и была хорошо знакома с командором самурайской дружины Тисакой.
— Да.
— Ты хоть с ним была любезна? Простились по-хорошему? Зачем же он пожаловал?
— Пожаловал он от имени Цунанори.
— Вот как? С чем же?
— Цунанори передает благодарность его высочества за службу, но при этом… Его смущает общественное мнение, и он просил узнать, не согласитесь ли вы просить об отставке.
— С чего бы это еще?! — выкрикнул Кира, закатив глаза от ярости. — Я, стало быть, должен уйти со своего поста! Как бы не так! Ничего, есть ведь еще и слово его высочества, а оно кое-что значит! Ты думаешь, Томи, я боюсь этих недоносков-ронинов, вассалов Асано? Чушь! Сама подумай — ну, что они могут мне сделать? Это по приказу его высочества князь Асано совершил сэппуку, а замок и земли его были конфискованы. Он сам навлек на себя наказание своей дерзостью и небрежением к моральным устоям, а я тут ни при чем. Если они хотят кого-то ненавидеть, то скорее должны ненавидеть собственного господина. Ты что же, думаешь, эти дворняги решатся напасть, пойти против верховной власти?
Лицо Киры приобрело багровую окраску.
— Нет, пожалуй…
— Если они меня считают врагом своего хозяина, так это от трусости! Я уже стар и слаб, но его высочество меня в обиду не даст!
— Вы все верно изволили сказать, но Цунанори ведь тоже думает о безопасности своего отца и только потому высказывает такое пожелание. Причем он старается действовать тактично: поначалу решил вас не беспокоить и обратился к матери, то есть ко мне. В том, что вы говорили, есть логика, но в нашем мире одной логикой не обойтись, есть еще много всяческих обстоятельств…
Томико говорила негромко, безо всякого стеснения и робости. В ее словах звучала непоколебимая убежденность. К тому же в этих словах явно был резон. Цунанори действительно старался смягчить тот вред, что могло принести отцу настроенное против него общественное мнение — оттого и советовал ему подать в отставку. Если он уйдет по собственному желанию, то, хотя в народе все равно останется предубежденность, что наказание было несправедливым и односторонним при том, что ответчиками в ссоре должны выступать обе стороны, но все-таки сам факт отставки, возможно, хоть как-то смягчит всеобщее негодование. Кире намерения Цунанори тоже были понятны. Однако надменный старик по своей дурной привычке продолжал кипятиться.
— Он что, может гарантировать, что, если я подам в отставку, со мной ничего не случится? Вот она, сыновняя неблагодарность!
Завершив свою тираду этим патетическим восклицанием, Кира в гневе вскочил и вышел в коридор. Томико едва успела подняться, чтобы проводить разъяренного супруга.
Ёсиясу Янагисава с подзорной трубой в руках поднимался на верхний этаж Высотного павильона в своей усадьбе. Трубу он получил только сегодня в подарок от одного даймё с острова Сикоку, вместе с красным вином, камфарой, бордовой шерстяной тканью и еще кое-какими редкостными товарами, прибывшими на голландском судне. Больше всего его порадовала эта подзорная труба. В длину она была не более одного сяку, но при этом могла для удобства обзора раздвигаться или укорачиваться. В Высотном павильоне было три этажа. Наверху
летний ветерок, долетающий с веранды, ласково колыхал тростниковую занавеску, обрамленную парчовой каймой. Вокруг открывались великолепные пейзажи, от которых нельзя было оторвать глаз. Куда ни кинь взгляд, повсюду под ясным летним небосклоном пышно зеленела листва. Вдали виднелась крыша храма Годзи-ин, мост через ров, белая стена у внешних ворот замка. В окуляре они выглядели игрушечными — словно декоративный «садик в ящике». Дальше до самого горизонта, словно бесчисленные соты, чернели крыши городских домов, а где-то далеко-далеко вырисовывались в миниатюре покатый контур горы Цукуба с чуть заметной щеточкой зелени у подножья.
Когда он подправил наводку трубы, те предметы, что прежде были расплывчатыми, приобрели четкие очертания, так что можно было даже прочитать вывески на далеких городских лавках, рассмотреть одежду снующих по улицам прохожих, издали похожих на куколок. Голуби сидели на гребне кровли храма Годзи-ин, изредка взмахивая крыльями. Священник в парчовой оранжевой накидке, обмахиваясь веером, спешил вдоль рва по солнцепеку. Процессия какого-то даймё с бунчуками на пиках вышагивала по мосту.
Все это было очень увлекательно. Ёсиясу долго смотрел в подзорную трубу и все не мог насмотреться, пока не почувствовал, что устал. Облокотившись на балюстраду, он перевел взгляд на утопавший в зелени сад. Казалось, перед ним взметается зеленое пламя. Вода в пруду искрилась под солнцем. Цветных карпов было не видно — должно быть, они прятались в прохладной тени валунов у самого дна. На верхнем этаже Высотного павильона веял теплый ветерок, но и он не приносил избавления от духоты, к которой, впрочем, все уже успели привыкнуть. Внезапно Ёсиясу заметил среди переплетения зеленых ветвей ярко-красный пояс кимоно — кто-то шел через сад к дому. Сначала он подумал, что это кто-то из служанок. Решив рассмотреть повнимательнее, Ёсиясу поднял трубу, но никак не мог навести на резкость — в окуляре все время мелькала листва. Наконец ему как будто бы удалось справиться с упрямой трубой, и он с разгорающимся любопытством стал всматриваться в окуляр, стараясь держать руки неподвижно, чтобы не сбить настройки.
Эту девушку он видел впервые. Она шла потупив взор, и лицо ее было прекрасно, как раскрывшийся белый цветок. Неожиданно девушка подняла голову, и Ёсиясу сразу почувствовал, что значит смотреть с мощный окуляр: лицо девушки было совсем близко, он видел, как кровь приливает к ее щекам, которые слегка порозовели. Глаза незнакомки смеялись. Поняв, что на нее смотрят, девушка молча поклонилась, плавно склонив стан, повернулась и пошла прочь. Он удалялась, грациозно заложив одну руку за спину, словно пытаясь укрыться от нескромного мужского взора.
С довольной усмешкой Ёсиясу обернулся и увидел
старшую горничную, которая как раз внесла чашку чая на подносе.
— Скажи-ка, это кто такая?
— Сати, ваша светлость.
— Позвать ее сюда! — приказал Ёсиясу.
Старшей горничной вначале показалось, что господин недоволен оттого, что девица назойливо торчит у него перед глазами, но, судя по тому, как хозяин был настроен, дело было в другом. Она отправилась выполнять поручение, и вскоре в коридоре за бумажной перегородкой раздалось шуршание шелкового подола кимоно. Девица, которую он только что рассматривал через окуляр подзорной трубы, робко приоткрыла фусума.
— Звали, ваша светлость? — еле слышно сказала она, сгорая от застенчивости.
— Да, — коротко бросил Ёсиясу, рассматривая юную служанку с плохо скрытой усмешкой.
Девушка оказалась еще прелестней и свежее на вид, чем он ожидал. Должно быть, служила она в усадьбе недавно и с непривычки ужасно смущалась, что придавало ей еще больше очарования. Прислонившись спиной к балюстраде, Ёсиясу выжидал, как выжидает дичь уверенный в своих силах охотник.
— Иди-ка сюда, — поманил он девушку, — покажу тебе кое-что интересное.
— Вот, взгляни-ка, — сказал он, передавая девушке подзорную трубу, — все видно до самого Мияодзака!
Девушка стояла рядом, и от нее веяло ароматом духов из сливовых лепестков. Мужчина в самом расцвете сил, Ёсиясу почувствовал, как вскипает в нем чувственное желание. Прямо перед глазами у него был нежный затылок девушки, чуть прикрытый внутренним воротничком. Нежная атласная кожа без всяких следов пудры светилась чистейшей белизной, а струящаяся чуть глубже кровь придавала ей нежно-розовый оттенок, какой можно встретить порой в цветке сакуры.
Смущение девушки, поддразнивая и маня, только разжигало страсть в его груди. Чем больше Ёсиясу любовался ею, тем прелестнее и желаннее казалась ему эта юная красотка. Ее грудь, перетянутая широким поясом-оби, вздымалась от частого дыхания.