— Эх, да что уж там! — сказал себе Кира и почувствовал, что на душе стало полегче.
Цунанори, конечно, для его же собственного блага рекомендует уйти в отставку. Что до всех этих пересудов, то народ пошумит-пошумит и успокоится. Сейчас ему перемывают кости на каждом углу, а пройдет немного времени, и все забудется. Так тому и быть. Надо положиться на сына, а самому тем временем чайной церемонией, что ли, развлекаться… Если даже снова позовут служить, он и сам не пойдет. Нет уж! Если и случится так, что кто-то в церемониале не разобрался, он больше знать ничего не знает! Да пусть хоть в Киото позовут к императорскому двору — он с места не сдвинется! Всем будет отказывать — мол, возраст… Да кто будет стараться для такого, например, ненадежного патрона, как Янагисава?! Ничего, еще пожалеет потом!
Тем временем паланкин прибыл в усадьбу. Приближенные самураи встречали господина у входа.
Пройдя в кабинет, Кира сразу же сел сочинять письмо Цунанори:
«…Человек я немолодой, обремененный многими недугами. Я все сделаю, как ты советуешь, а ты уж позаботься о старике… — писал Кира».
Писал он длинно и витиевато все в том же ключе с единственной целью пробудить в Цунанори сочувствие.
Распрощавшись с Кирой, Ёсиясу направился в уединенную беседку в глубине сада. Там ожидал его вассал Дзиродаю Хосои, попросивший об аудиенции. Хосои был широко известен как ученый-конфуцианец и выступал в этом качестве под псевдонимом Котаку. Почтенный муж был знатоком конфуцианского канона, а кроме того, отлично разбирался в астрологии. Знал он толк и в воинских искусствах — славился как ученик знаменитого мастера фехтования Гэнтаэбэя Хориути. В общем, человек был незаурядный, и другого такого среди ученых сыскать было мудрено.
Хотя Дзиродаю и доводился ему вассалом, Ёсиясу весьма уважал ученого мужа за глубину и широту познаний. Вот и сейчас он согласился его принять, полагая, что у Дзиродаю наверняка важное дело.
Дзиродаю объяснил, что решил наведаться, прослышав о том, что к его светлости только что заходил Кодзукэноскэ Кира. Если возможно, ему бы хотелось узнать, о чем его светлость говорил с церемониймейстером. Дело в том, что, на его взгляд, раздоры между Кирой и ронинами из Ако, какую бы форму они ни приняли, не должны занимать внимание его светлости…
Ёсиясу и сам пришел к такому заключению.
— Я того же мнения, — сказал он. — Что касается сегодняшней беседы… Кира приходил как бы советоваться. Сказал, что собирается подать прошение об отставке. Спрашивал, что я об этом думаю. Надеялся, как видно, что я его остановлю. Надоел он мне! В общем я сказал, что решение правильное, пусть так и сделает. Особого желания с ним общаться у меня нет.
— Что ж, тогда извините за беспокойство, — сказал Дзиродаю, склонив голову и откланялся, посоветовав на прощанье придерживаться той же линии.
Дзиродаю был дружен с одним из ронинов клана Ако, а именно с Ясубэем Хорибэ, с которым они вместе обучались фехтованию. Известно было, что ученый муж — тайный союзник правого дела ронинов.
— Что, от командора нашего вестей не было? — с порога спросил Хэйдзаэмон Окуда, едва зайдя в усадьбу и шагая через залитый солнцем двор. Лицо его было багрового цвета, все в капельках пота — будто только что ошпаренное кипятком.
— Как же! Сегодня поутру прибыли, — посмеиваясь, ответил хозяин дома, Ясубэй, многозначительно переглянувшись со стоявшим неподалеку Гумбэем Такадой. — Прибыли-то прибыли, да только все как всегда… Там такое… Мы с Гумбэем просто рвем и мечем.
— Да?
По этому замечанию Хэйдзаэмон догадался о содержании письма, пришедшего от Кураноскэ. Сделав мину, выражающую крайнюю степень досады, он начал стягивать парадные шаровары.
— Прошу прощенья. Больно уж жарко.
— Это точно. Так ведь лето уже! Вон, цветы вьюнка в комнату так и лезут… Иди-ка, разденься догола, ополоснись. Водичка хороша! — предложил Гумбэй.
— Да нет, потерплю, ничего страшного. Чего уж там! Сначала письмо — оно вон аж откуда пришло! Жару уж я как-нибудь перетерплю…
— Ну, парит! Может, оттого что мы теперь ронинами стали, а только мне кажется, что такого жуткого лета еще не бывало, — заметил Гумбэй.
Привстав, он достал спрятанное за поперечной балкой послание Кураноскэ и протянул Хэйдзаэмону, который немедленно уселся, сдвинув колени, развернул письмо и принялся читать.
Трое друзей уже не раз писали Кураноскэ, прося его поскорее отправиться в Эдо. Если бы только Кураноскэ сам появился в Восточной столице, можно было бы сразу приняться за главное. Однако в первый раз от Кураноскэ пришел ответ, что, мол, болен, не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом пришло еще письмо, в котором говорилось, что, пока он не обеспечит полной безопасности для князя Даигаку и не уладит его дел о наследстве, в Эдо прибыть никак не сможет. При этом все время указывал, что лучше не торопиться, выждать и посмотреть, как будут развиваться события. Они и так уж не раз подробно докладывали, как обстоят дела в Эдо — пора бы уж наконец решиться и отправиться сюда самому, всего ведь в письме не опишешь. И вот новое письмо — и опять Кураноскэ пишет, что лично прибыть не может, просит ему по-прежнему сообщать, что нового.
«Мнение мое в этом вопросе неизменно. В Эдо мне сейчас делать нечего. Я намереваюсь уладить все дела князя Даигаку, затем еще переждать и посмотреть, а уж потом предпринимать вместе со всеми какие-то шаги. Не время сейчас делать что кому вздумается! — писал Кураноскэ».
Закончив читать, Хэйдзаэмон с досадой воскликнул:
— Да что ж это такое! Может, наш командор задумал договориться с князем Даигаку, чтобы тот нас принял на службу, а все наши прежние замыслы решил похоронить? А?
— Вот именно! — поддержал Гумбэй, яростно махнув рукой. — У него в голове одно: как остатки клана сохранить. А я, так даже если и пойду на службу к его светлости Даигаку, все равно буду мстить за нашего господина!
— Само собой! — решительно согласился Хэйдзаэмон.
Молчавший дотоле Ясубэй вмешался в разговор:
— Надо написать ему еще одно письмо. Попробуем все-таки его убедить — может, прислушается к нашему мнению. Нажать на него надо. Да будь то хоть в Японии, хоть в Индии, за тремя морями, хоть под началом его светлости Даигаку, все равно этого негодяя Киру в живых оставлять нельзя! Может, мы и хотели бы дождаться высочайшей милости, да сколько ж ее ждать, сто лет?! Может, только тогда князю Даигаку позволят нас принять под свое начало!
Вошел Тадасити Такэбаяси и объявил:
— Господа! Я слышал, что Кира подал прошение об отставке.
— Что?! — в один голос воскликнули все трое.
Этот надменный старик сам просит об отставке? Вот так чудеса!
Глава 26. «Цветок вьюнка»
— Ох, и жара, сил нет! — громко посетовал Маруока Бокуан, открывая решетчатую дверцу. Он ожидал, что, заслышав знакомый голос, обитательница дома выбежит его встречать, но Отика не соизволила выйти. Вместо нее появилась старуха-прислужница.
— С возвращеньицем!
— А где Отика? — спросил Бокуан.
— Я здесь, — донеслось из купальни. В коридоре стоял банный дух и витал легкий аромат пудры.
— Что, прихорашивается?
— Да нет, просто жарко очень — вот они и изволят принимать ванну.
— Жарко, жарко! — согласился Бокуан, проходя в дом.
Старуха раздвинула сёдзи, оставив только тростниковые занавески, и тени от ветвей, проникая внутрь комнаты, затейливым узором ложились на татами.
— Ого! — заметил Бокуан, с интересом озирая комнату.
Он сбросил верхнюю накидку-хаори, стянул носки и остался в одном нижнем кимоно.
— Уф, аж взмок весь!
Старуха принесла веер.
— Я тоже потом приму ванну, — заявил Бокуан.
Тут из купальни появилась Отика, подвязывая поясом полупрозрачный халатик. Обтирая полотенчиком шею, она сказала:
— А я израсходовала всю горячую воду — в чан налила…
— Гм, ну, я могу и после тебя в чан залезть. Ты, надеюсь, воду не выпустила?