Там же, с. 188.
Bruce Lincoln. Op. cit., p. 188.
«процесса против рабства»
свои сословные интересы. Вот вам и «трансформация в бюрократическую монархию».
Глава четвертая
«Процесс против рабства» КруШвНИв «ПрОЦеССЭ
против рабства » Еще более
ярко продемонстрировал полную зависимость императора от своего дворянства третий секретный комитет 1839 года, где докладчиком по крестьянскому вопросу был П.Д. Киселев. Перед ним стояла поистине головоломная задача. Хотя бы потому, что предыдущий секретный комитет 1835 года высказался в том смысле, что окончательным решением крестьянского вопроса было бы именно безземельное освобождение крестьян. Эту идею Киселеву предстояло раз и навсегда похоронить. С другой стороны, он, конечно, понимал с кем имеет дело. Ни большинство комитета, ни император отдать крестьянам помещичью землю не согласились бы ни при каких обстоятельствах. Поэтому смысл его проекта состоял в том, чтобы дать крестьянам землю, не отнимая её у помещиков.
Безземельное освобождение крестьян неприемлемо потому, — рассуждал Киселев, — что породит сельский пролетариат и с ним революцию. Но неприемлемо и отнять у помещиков часть земли в пользу крестьян. Прежде всего потому, что это «поколебало бы священный институт частной собственности и ослабило дворянство, важнейшую нравственную силу государства». (Киселев, как видим, умел и польстить, когда нужно было). Неприемлемо также и потому, что крестьянин-собственник мог бы претендовать на участие в управлении государством и таким образом «силою необузданного большинства ниспроверг бы равновесие в частях государственного организма».59 А поскольку неприемлемо ни то, ни другое, нужно выбрать средний путь. Рассуждение, согласитесь, достойное раннего Сперанского.
Средний путь Киселева состоял в следующем: а) крестьянину предоставляется личная свобода; б) земля остается в собственности дворянства; в) помещики обязуются законом выделить в пользование крестьянам часть своей земли, за которую крестьяне обяза-
59 ИР, вып. з. с. 215.
ны платить; г) крестьянин не может бросить свой надел, но и помещик не может согнать его с земли.
Как видим, проект был составлен хитро. В итоге крестьянин становился свободным, хотя и «обязанным», но обязательства налагались и на «важнейшую нравственную силу государства». И именно для того, чтобы «нравственная сила» знала свое место и не смела под каким-нибудь предлогом уклониться от своих обязательств, Киселев и предложил, по словам В.О. Ключевского, «обязательный закон и земельный надел крестьян с определением повинностей по правилам, установленным законодательным путем, а не по добровольному соглашению помещика с крестьянами».60Само собою разумеется, что важнее всего для Киселева была крестьянская свобода, пусть и купленная единственно возможной в той ситуации ценою прикрепления к земле. Комитет, однако, услышал в его проекте нечто совсем другое: государство со своей бюрократией намеревалось обязать не одних крестьян, но и помещиков. Иначе говоря, увидел в нем комитет покушение на свои сословные привилегии. И, естественно, взбунтовался. Правительственная бюрократия не смеет обязывать дворянство к чему бы то ни было — таков был смысл этого бунта.Но и Киселев не вчера на свет родился. Прежде, чем представить свой проект комитету, он представил его императору и заранее заручился высочайшей поддержкой. То был, казалось, первый — и последний — случай, когда Николай решился пойти против своего дворянства. Киселев был окрылен: опираясь на волю самодержца, он был уверен в победе.
Никто не знает, что произошло между свиданием императора с Киселевым и моментом, когда барон Корф, занявший в 1834 году пост, который занимал при Александре Сперанский, и возглавивший оппозицию Киселеву в комитете, вдруг объявил, что государь на самом деле не имеет ни малейшего намерения принуждать своё дворянство к принятию предложенного проекта. Что бы ни произошло, однако, понятно, что Николай в последнюю минуту сдался. Дворянство снова победило. Новый проект закона об «обязанных крестьянах» поручено было писать Корфу.
60 В.О. Ключевский. Цит. соч., т. 5, с. 376.
Чтобы дать читателю представление о том, что за человек был Модест Андреевич Корф, которого Николай предпочел Киселеву, нет даже нужды подробно цитировать убийственный отзыв Герцена о его книге «Восшествие на престол императора Николая /», достаточно одной фразы: «выражение изумительной бездарности и отвратительного раболепия».61 Впрочем, довольно было бы и одного эпизода из истории секретных комитетов, причем, что особенно важно, рассказанного без малейшего стеснения самим Корфом. Вот его рассказ.
После одного из заседаний кто-то из членов комитета пожаловался ему: «В том-то и беда наша, что коснуться одной части [крестьянского вопроса] считают невозможным, не потрясая целого, а коснуться целого отказываются, поскольку, дескать, опасно тронуть 25 миллионов народу. Как же из этого выйти?» Вот что ответил Корф: «Очень просто — не трогать ни части, ни целого; так мы, может быть, долее проживем».62
Вот такому человеку поручил в конечном счете Николай довести до ума свой «процесс против рабства». Понятно, что должно было из этого получиться: именно то, чего опасался Киселев. Осуществление закона об «обязанных крестьянах» поручено было исключительно доброй воле крепостников. Кто-то из членов комитета заметил государю, что едва ли станут помещики по своей воле заключать с крестьянами договоры и что без обязательного для них закона всё дело, пожалуй, опять окажется фикцией. Николай ответил — и ответ его соперничает в анналах русской истории разве что с репликой^Корфа:
«Я, конечно, самодержавный и самовластный, но на такую меру никогда не решусь, как не решусь и приказать помещикам заключать договоры с крестьянами».63 Зависимость Николая от дворянства была в этом эпизоде продемонстрирована с потрясающей откровенностью. А если у кого-нибудь еще оставались по этому поводу сомнения, то спустя пять лет, когда император принимал депутацию смоленского дворянства, они
«14 декабря 1825 года и его истолкователи (Герцен и Огарев против барона Корфа)», М„ 1994, с. 159.
ИР, вып. з, с. 175.
B.O. Ключевский. Цит. соч., т. 5, с. 377.
развеялись окончательно. Речь самодержца на этом приеме «при желании быть любезным, — говорит Ключевский, — вышла льстивой».64 Вот что, между прочим, сказал государь своим дворянам:
«Земля, заслуженная нами, дворянами, или предками нашими, есть наша, дворянская, заметьте, что говорю я с вами как первый дворянин в государстве».65
После чего попросил государь смоленских коллег уважить все-таки его указ об «обязанных крестьянах».
Не помогла, однако, и лесть. Губернский предводитель, князь Друцкой-Соколинский ответил императору от имени депутации, что вся его затея с «обязанными крестьянами» противозаконна. И что вообще крестьянская свобода, если бы она, к несчастью, состоялась, привести может лишь к одному: «стремление к свободе разольется и в России, как это было на Западе таким разрушительным потоком, который сокрушит её гражданское и государственное благоустройство».66 Вот саркастический комментарий Ключевского:
«Такой ответ на доверчивый призыв императора был очень похож на насмешку... Едва ли какой конституционный монарх с таким молчаливым терпением выслушивал от своего подданного урок и такой вздорный урок, как это сделал самодержавнейший из самодержцев»67 Зря, впрочем, волновалось дворянское общество. Как и предвидел Киселев, ничего из императорского указа не вышло. При Александре, по крайней мере, высшая администрация всячески содействовала помещикам, пожелавшим освободить своих крепостных, согласно закону о «вольных хлебопашцах». И несколько сот тысяч крестьян действительно тогда освободились. При Николае администрация отчаянно сопротивлялась реализации императорского указа. Когда князь Воронцов решил «по сердечному влечению» перевести крепостных во всех своих многочисленных имениях на положение «обязанных», сопротивление сверху было таким упорным, что, несмотря на деятельную поддержку Киселева, князь смог устроить по новому закону лишь одну из своих деревень,