У Мегмета Али, заметим, была первоклассная, обученная французскими инструкторами и вооруженная по последнему слову европейской техники армия. И сын его Ибрагим был блестящим генералом, как тогда говорили, восточным Наполеоном. Короче, шансов устоять против него один на один у султана было мало. Точнее, их не было. Если, конечно, в дело не вмешается Аллах. Или, по крайней мере, великие державы Европы. Пока суд да дело, однако, Ибрагим самовольно оккупировал Сирию. А когда осенью 1832 года султан попытался было топнуть ногой, отрешив Мегмета Али от губернаторской должности, Ибрагим отбросил турецкую карательную экспедицию почти к самому Стамбулу. В результате Мегмет Али, а вовсе не император России, оказался «властителем Востока» — от Нила и Евфрата до Малой Азии.
Тут Николаю и представился, как мы понимаем, замечательный случай не только закрепить свой успех в Адрианополе, но и связать его с борьбой против международной революции. «Я хочу показать султану свою дружбу, — внушал он генералу Н.Н. Муравьеву, возглавившему русскую дивизию, отправленную выручать Махмуда. — Надобно защитить Константинополь от нашествия Мегмета Али. Вся эта война не что иное, как последствие возмутительного духа, овладевшего Европой... С завоеванием [этим духом] Царьграда мы будем иметь в соседстве гнездо всех людей бесприютных, без отечества... Они ныне окружают Мегмета Али, наполняют флот и армию его. Надобно низвергнуть этот новый зародыш зла и беспорядка».41
Едва ли возможно вообразить большую несуразность, нежели представить свирепого восточного деспота Мегмета Али, по сравнению с которым даже султан Махмуд со своим джихадом выглядел либералом, в качестве знаменосца международной революции. Вот как описывал его правление французский историк: «Мегмет Али объявил себя единственным собственником земли, а также присвоил себе монополию на промышленность и торговлю. Для производства всевозможных работ... у него были феллахи, которых он заставлял работать по своему произволу (подобно древним фараонам) и по прихоти своей пересылал с одного конца страны на другой. Для пополнения армии и флота он и подавно без всякой церемонии распоряжался этими бедными людьми. Их отрывали от семьи и плуга, уводили в лагерь со связанными руками и с цепью на шее».42
Тем более нелепо выглядело заявление Николая, тогда как Ибрагим шел на столицу Порты, провозглашая себя мстителем за попранный Коран, а вовсе не борцом за свободу, равенство и братство. Султану, однако, было не до идеологических тонкостей. В панике он обратился за помощью к иностранным державам. И первым, естественно, услышал его сигнал SOS Николай. 20 февраля 1833 года русская эскадра бросила якорь перед дворцом султана, а в начале апреля вУнкиар Искелеси, предместье Константинополя, высадилась дивизия морской пехоты. И на помощь ей ускоренным маршем шла из дунайских княжеств вся расквартированная там русская армия. Англия и Австрия, со своей стороны, давили на султана, чтобы он уступил Мегмету Али несчастную Сирию, из-за которой разгорелся сыр-бор.
Перепуганный русским флотом в Босфоре султан уступил. По договору в Кутайе египетский паша получил Сирию. В обмен Ибрагим отвел свои войска от Стамбула, а Мегмет Али великодушно согласился по-прежнему считаться вассалом стамбульского падишаха. И, несмотря на намеки Николая, что было бы хорошо для обеих сторон, если бы Россия получила в награду за бескорыстную помощь хоть «йва каменистых уголка на Босфоре», султан потребовал немедленного вывода русского флота и армии.
Россия, однако, не торопилась. Ненаходчивый Муравьев ссылался на неблагоприятные погодные условия. Но сменивший его А.Ф. Орлов взял быка за рога, объявив султану, что флот будет выведен лишь после того, как отношения России с Портой будут оформлены соответствующим контрактом. В письме царю Орлов объяснил, что «вольною волей турки [больше] не позовут нас, а если мы придем, то это будет равносильно объявлению войны».43 Следовало ко-
«История», т. 4, с. 340.
ИР, вып. 8, с. 601.
вать железо пока горячо. Пока, то есть, Стамбул находился под дулами русских пушек.
Надо сказать, что Орлов ковал железо куда успешнее Дибича. Согласно контракту, заключенному им в Ункиар Искелеси 26 июня 1833 года, Турция согласилась на вечный мир и оборонительный союз с Россией. Обе стороны, однако, не только обязались защищать друг друга против всякой внутренней и внешней опасности. Еще важнее было то, что в секретной статье договора Турция на 8 лет закрывала проливы для всех иностранных военных судов. Только после этого снялся с якоря в Босфоре русский флот. Россия обязалась стоять на страже целостности Оттоманской империи.
Глава пятая
Восточный вопрос 70рЖеСТВ0
«турецкого сценария»
Истолкования Ункиар-Искелессийского договора разнятся очень существенно. Для М.Н. Покровского, уверенного, что захват Босфора был единственной стратегической целью внешней политики Николая с самого начала, договор, естественно, выглядел поражением России. «Попытка захватить Босфор в качестве „друга", — писал он, — потерпела такую же неудачу, как и попытка овладеть им в качестве врага в 1829-м... Всё остальное было лишь тем барабанным боем, который замаскировывает отступление».44 Современный российский историк Н.С. Киняпина уверена в обратном. С её точки зрения, договор был «кульминацией дипломатических успехов России в XIX веке»45 Французский премьер Франсуа Ги- зо высказывал такую же точку зрения: «Санкт-Петербургский двор конвертировал свое преобладание в Константинополе в писаный закон, сделав Турцию своим официальным клиентом, а Черное море русским озером».46 Еще более серьезно оценил договор французский историк А. Дебидур, находя, что Ункиар Искелеси «формально поставил Турцию в вассальную зависимость от рус-
Там же, сс. 601, 602.
«Новая и новейшая история», 2001, № 1, с. 107.
А6 Quoted in В. Lincoln. Op.cit., p. 206.
ской империи».47 Короче, для французов договор выглядел торжеством первого николаевского сценария.
С другой стороны, британский историк Гарольд Темперли писал, что в Лондоне новый договор прозвучал как разорвавшаяся бомба: «Это был истинно поворотный пункт в позиции английских политиков в отношении России. Он [договор] породил в Пальмерстоне фатальную ненависть к России» и в этом смысле даже стал «глубочайшей причиной Крымской войны»48 С точки зрения множественности сценариев, правы в этом споре были французы. В Англии, похоже, просто перепутали два совершенно разных стратегических проекта — «турецкий» и тот, что назвали мы сценарием «великого перелома» (время для которого наступит лишь два десятилетия спустя). Пальмерстон, как впоследствии и Покровский, принял умышленное затягивание вывода русской эскадры из Босфора (она действительно простояла там пять месяцев) за попытку захвата Константинополя и расчленения Турции. На самом деле уже то обстоятельство, что, оккупируя предместья Константинополя, Николай даже не попытался его захватить, свидетельствует о чем-то прямо противоположном. Ясно, что он не видел в этом ни малейшей надобности, поскольку установление русского протектората над империей султана шло, как ему казалось, в высшей степени успешно.
Другое дело, что английские политики были намного прагматичней «прагматичного» Николая. В отличие от него, они были уверены, что никакой эффективный контроль одной европейской державы над Оттоманской империей в принципе невозможен. Бунт Мег- мета Али, захватившего на глазах у всей Европы Сирию, должен был, полагали они, сделать это очевидным даже для Николая. Потому-то просто не могли они поверить, что русский император на самом деле стремится к абсолютно эфемерной цели. И, естественно, подозревали его в коварных замыслах.