Сегодня этика Просвещения лежит в основе движения за аборты, поскольку они помогают повысить благосостояние нации; она санкционирует эвтаназию, поскольку снижаются расходы на медицину. Утилитаризм, по словам Д. Э. Вейза мл. не что иное, как подход к вопросам нравственности без Бога.
Стремительно приближаясь к девятнадцатому веку, Просвещение утрачивало последнюю связь с Богом. В конечном счете, мыслители отказались даже от классицизма Просвещения. Уже в начале девятнадцатого века эмпирический подход вытеснил рационализм. Пришла эпоха того, где реально только то, что мы можем наблюдать. В процессе исторического пути, наследие Просвещения развивалось в нескольких направлениях. Появились социальные науки. Начала развиваться психология. Общество и экономика начали перестраиваться на новый лад[18].
о. А. Мень говорит о том, что такие личности, как Томас Мор, Кампанелла, Оуэн, Фурье и другие не вольно, своего рода «контрабандно» украли из христианства идею совершенствования мира и эту идею уже устанавливали в совсем ином контексте[19].
Критика такого без религиозного развития общества так же не стояла на месте. В частности, С. Л. Франк еще в 1915 г. в своей книге «Душа человека» критиковал современную ему психологию за то, что она фактически перестала заниматься тем, чем ей свойственно было заниматься, как своим непосредственным делом т. е. – душой. По мнению Франка, последними достойными работами затрагивающие вопросы души являются работы Лейбница и Шеллинга. Дальше, по его мнению, идет «почти сплошная пустыня»[20].
Наиболее дерзкая попытка переделать общество в соответствии с рационалистическими теориями воплотились в насильственном создании нескольких государств, основанных на марксистском диалектическом материализме. Этого пути не избежала и Россия.
По словам Вейза, даже во времена триумфа просвещенных модернистов дело не обошлось без протестов. Просвещение «высекло искру» романтизма. От материализма возгорелся экзистенциализм. Романтизм же вместе с экзистенциализмом проложили путь современному постмодернизму[21]. Начиная с последних десятилетий XIX века, именно «бунт» против «крайней объективизации» действительности этого мира, определял характер искусства и литературы. В этот период истории на «сцену» выходят такие «революционеры» экзистенциализма[22], как Бодлер и Рембо в поэзии, Флобер и Достоевский в прозе, Ибсен и Стриндберг – в театре, все это позволило открыть много чего нового в темноте человеческой души. Угроза бесконечной утраты индивидуальности личности, побудило революционных экзистенциалистов приступить к борьбе за индивидуальную душу человека. Они понимали то, что запущенный процесс приведет к восприятию людей, как вещей. В некие лишь «кусочки реальности», которыми можно управлять, пользуясь достижениями прикладной науки. Личность превратили в некий «сосуд», в котором более или менее удобно можно разместить универсальные понятия. В результате чего индивидуальное «Я» превращается не более чем в пустое пространство, которое можно заполнить чем угодно по своему желанию[23]. Ранняя стадия романтизма (XIX век) перевернула модернизм «вверх ногами». Романтики отказались от рассматривания природы, как некого механизма, но наоборот, увидели в ней живой организм. Отрицая взгляд деистов на то, что Бог отныне безучастен к судьбе человечества и мира в целом, считали, что Он близок и непосредственно задействован в жизни физического мира. Некоторые же пошли ещё дальше, заявив, что Бог тождественен природе и личности, отвергая библейского Бога (Который имманентен и трансцендентен) в пользу неопантеизма[24].
Романтизм в этот период истории находит свое место в литературе, живописи, поэзии и прочих явлениях своего времени. Особо хочется отметить в качестве примера литературу и в частности ярчайшую личность того времени, французского поэта XIX века, Франсуа Рене де Шатобриана (1768-1848). На примере, произведений, которого мы можем увидеть сильное влияние романтизма на культуру того времени. Он пишет поэму в прозе «Мученики» в которой, происходит встреча юных любящих душ, молодого человека и девушки, на фоне борьбы молодого христианства с угасающим язычеством. И язычество в диалогах, влюбленных выступает как вечная красота, как носитель самых совершенных форм гармонии пластической, архитектурной, живописной, поэтической. И можно было бы думать, что оппонент начнет говорить, что все это суета, дело не в красоте, а дело в добре и вере. Но ничего подобного. Христианство, в лице юного существа, отвечает тоже своего рода художественным манифестом. Юноша говорит: да, прекрасны мифы Греции, да, прекрасны произведения Гомера, но столь же прекрасны герои Ветхого Завета, столь же прекрасно и бессмертно Евангелие, именно с художественной точки зрения Шатобриан останавливается на конкретности, лаконичности, поразительной образности древнееврейского библейского языка, который, конечно, уступает греческому в способности передать тонкие повороты мысли, но обладает лаконизмом латинского языка и как бы живет: каждое слово в нем – живое существо, оно очень многогранно, многопланово, многолико[25].