«…не предзаданная черта человечности, но результат процесса, в котором центральное место занимает отношение к Богу»[18].
Но при этом Грегерсен предупреждает о том, что в связи с выше сказанным, не было попыток соединения тринитарной идеи взаимного общения Св. Троицы между Собой с перекладыванием их особенностей на идею общения личности человека в самой себе. Это не возможно и глупо[19].
Стоит разъяснить в начале позицию Эриха Фромма, на, которого мы так же будем ссылаться далее в данной работе, он придерживается иной точки зрения с выше перечисленными авторами. Он считает, что жить и существовать в системе подчинения себя Богу есть ничто иное, как жить в обладательном модусе, а это ничто иное, как ожидание мнения некоторого авторитета, то есть самоограничения, где кто-то иной диктует направление жизни и целей. Обладательный модус это и ничто иное, как желание обладать всем и только для себя, что не эффективно[20].
[1] Иоанн Павел II. Послание Иоанна Павла II людям искусства. С. 4, 5
[2] Франк С. Л. Духовные основы общества. С. 109.
[3] Кьеркегор С. Заключительное ненаучное послесловие к «Философским крохам». С. 6-7.
[4] Там же. С. 9.
[5] Там же. С. 10
[6] Там же. С. 10-12.
[7] Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. С. 78-79.
[8] Там же. С. 81, 82-83.
[9] Ратцингер Й. (Папа Бенедикт XVI) Иисус из Назарета. С. 97.
[10] Бердяев Н.А. Философия свободы / Смысл творчества. С. 297.
[11] Барон Й., архиепископ. Крест и философия. Смысл Христианства и проблема Единства. С. 128, 129.
[12] Там же. С. 132, 133, 134, 141, 142.
[13] Иоанн Павел II. Послание Иоанна Павла II людям искусства. С. 6-7.
[14] Лихачев Д. С. Земля родная. С. 24-25.
[15] Фромм Э. Бегство от свободы. С. 180-181.
[16] Франк С. Л. Духовные основы общества. С. 169-170.
[17] Там же. С. 199, 201, 383.
[18] Грегерсен Н. IMAGO IMAGINIS: Человеческая личность с богословской точки зрения. С. 8.
[19] Там же. С. 13.
[20] Фромм Э. Иметь или быть? С.188, 205-206, 42.
1.4. Оглядываясь и переосмысливая
Нам стоит понять то, что творчество как ценность для человека неминуемо выступает той самой сферой, которая наполняет его жизнь определенным смыслом, реализацией своей свободы, создания некой собственной реальности, которая соответствует своим внутренним запросам индивида. Творчество представляет для индивида возможность быть не «вещью среди вещей» или «политическим животным», но единственным существом, которое способно к самосозиданию и самосовершенствованию, с одной стороны, и к приумножению бытия, как в практических, так и в эссенциальных аспектах, с другой. В связи с чем стоит помнить о том, что творчество – это всегда уникальный и неповторимый ответ личности на вопрос бытия о сущем, который никто не способен дать вместо нее. Вместе с тем, творчество является не просто ответом, но и собственным вызовом внешнему миру, который одновременно есть и вызов самому себе. Творчество позволяет создавать новые формы, значения и смыслы, идущих не вслед за бытием, но перед ним или сверх него[1].
«Человек культуры» особенно поздней культуры, как нынешняя, к возможности нового творчества относится, как правило, скептически[2]. Это было особенно связанно с нашим прошлым. Отношением Церкви (в России особенно) к личному творчеству и к «духу», которым оно питается, выраженное, среди других, в трудах о. Павла Флоренского; знакома неприязнь к светским упражнениям на духовные темы. Примером этого является критика державинской оды «Бог» у святителя Игнатия Брянчанинова[3].
В связи с этим на сегодняшний день мы твердо провели границу сакрального и профанного – через инструменты и жанры, цвета и линии, ритмы и звуки. Светское искусство – все осталось по ту сторону границы, на равнине профанного. И это еще не худшее, что может с ним случиться: вообще-то его частенько готовы отправить в яму и пропасть демонического[4].
По причине выше сказанного (неприязни Церкви к личностному творчеству вне соборности) со времен Гуманизма и Возрождения творчество, и особенно художественное творчество стало и было своего рода «параллельной религией», «светским культом», со своими «подвижниками», «святыми» и «мучениками», которым как Шопену или Пушкину, Ван-Гогу или Микеланджело, принадлежало совершенно особое место и в сердце частного человека, и в сердце народа. Их любили по-другому. Но не менее интимной любовью, чем великих святых, заступников за человека. К ним не обращались с молитвой, но они обращались к нам из своих созвучий, строф, форм, умножая область свободы и бескорыстия в обыденном мире расчета и необходимости. Их создания вносили тепло родины в холодный мир бытия[5].