В христианстве по сравнению с античным временем произошла переоценка рабовладельческой морали. «…если кто не хочет трудиться, то и не ешь» (2 Фес. 3:10). Этот принцип раннего христианства переиначивал сложившиеся приоритеты. Теперь праздный образ жизни приравнивался к греховному образу жизни. Это отнюдь не говорило о том, что Апостолы, Отцы Церкви выработали некий «экономический взгляд» на вопрос трудовых взаимоотношений человека через призму Божьего взгляда. Перед ними стояли совершенно иные цели и задачи. Но уже позже, в протестантской среде появляется, как раз попытка (и причем удачная) рассмотрения позиции труда, как Богоугодного дела. И более того со слов М. Лютера, если человек мог получить больше дохода от своего дела, но по своей праздности или не дальновидности этого не сделал, то таким образом он согрешил против Бога. Протестантская этика освятила труд, подняло отношение к нему на новый высокий уровень отношения к нему. В ряде стран была осуждена праздность и были приняты законы против бродяжничества. Труд был соотнесен с аскетизмом[30], как своего рода с высокой целью земного существования. По сравнению с католической моделью отношения, где забота о нищих считалось святым и добрым поступком, то в протестантизме готовность помочь обездоленному проявлялось в готовности помочь ему освоить какую-либо профессию, чтобы он сам мог прокормить себя, при этом продуктивно работая приносить благо обществу в целом[31].
Игумен Вениамин (Новик), говорит о том, что в конечном итоге, личность, творчество и свобода оказываются неразрывно связаны друг с другом. Но о свободе для людей о. Вениамин говорит не утешительные слова. В частности, он пишет, что потребность в свободе возникает у людей лишь на высоких ступенях личного и общественного развития. Свобода в этом смысле, по выражению Бердяева, «аристократична» и она не может быть ценностью для большинства людей, занятых элементарной борьбой за выживание. Для Бердяева, толпы и коллективы не знают свободы и более того со слов Бердяева ненавидят ее. Свобода для него, весьма хрупкий цветок человеческой культуры и всегда находится под угрозой подавления. Так как всегда находится множество причин, чтобы ограничить свободу. Он упрекал историческую Церковь в том, что она утратила всякий вкус к свободе, чрезмерно «объективировалась» в своем бюрократизме, слилась с государством (византийско-московская традиция), и из-за этого со слов Бердяева, Церковь потеряла евангельско-пророческое чувство правды, и развила в себе лишь одну стабилизирующую status quo административно-сакральную дисциплинарную сторону, связанную со священническим, а не пророческим служением[32]. Такого же мнения придерживается и о. А. Мень говоря и писав о том, что:
«Людям хочется несвободного христианства, люди тянутся именно к рабству – это страшно и встречается каждодневно, и мы с этим непрерывно сталкиваемся. Люди не хотят свободы. Причины разные, но – это факт»[33].
Помимо выше сказанного Н. Бердяев пишет Д. С. Мережковскому:
«В нашей церковности на самом деле слишком много плоти, слишком много приземленности, слишком много быта, а не мало»[34].
С Бердяевым и о. А. Менем возможно не согласился бы Н. Я. Данилевский в вопросе такой «индивидуальности» свободы, говоря о том, что:
«…русский народ и русское общество во всех слоях своих способно принять и выдержать всякую дозу свободы..»[35].
Но стоит отметить еще одни слова о. А. Меня, который уточняет все же, что истинную свободу имеют верующий люди т. к. они причастны к тайне Божий благодати. Помимо этого, имеют общение с подобными людьми по всему миру. У верующих людей есть способность видеть мир иными глазами, полными свежего взгляда на окружающие события и вещи. Благодаря чему верующий человек может быть более легок на «поворотах» этой жизни. Верующий человек умеет отодвинуть от себя, когда необходимо, удручающие жизненные обстоятельства, а не зацикливать на них свой взор. Помня о том, что мы странники в этой жизни, к которой не стоит прикреплять свое сердце. Бог даровал свободу человеку и без свободы его не спасает[36].
В то же время говоря, что ограничить свободу в русском народе все же возможно. С одной стороны, неким самосозданным больным воображением некой грозящей обществу опасности или еще хуже, это с помощью каких-нибудь затаенных и враждебных по отношению к России стремлений[37].
Для Н. А. Бердяева же лишь свободный человек может творить. Но при этом, человек в Боге став свободным в откровении своего творчества в тоже время получает огромную меру ответственности в реализации этого творчества[38]. По его мнению, свое сыновство с Богом, человек может доказать, через акт творчества. Вить творчество не есть приспособление к этому миру, к необходимости этого мира. Творчество есть своего рода переход за грани этого мира и преодоления его необходимости. Человек оправдывается перед Богом Творцом не своим угасанием, а творческим своим выражением. В связи, с чем Бердяев с прискорбием констатирует тот факт, что дух творчества нынче признан своего рода грехом в Церкви. Само Христианство, некогда молодое, новое, революционное, стало теперь дряхлым и ветхим. Предание, которое некогда творилось, было творческой динамикой, превратилось во внешний авторитет, омертвело, закостенело. То, что для других некогда было жизнью, для нас сегодня стало мертвой формулой, внешне нам навязанной. И Новый Завет теперь уже переродился в религию книжников и фарисеев. Христианство так же мертвеет и костенеет перед творческой религиозной эпохой, как мертвел и костенел в свое время Ветхий Завет перед явлением Христа. В результате чего, сами призывы к покаянию перестали быть плодоносными, уже в них нет жизни[39]. Но для Бердяева именно творчество являет еще одну составляющею Второго Пришествия Иисуса Христа. Уготовляя Его приход снова и потому, человек призван: