Итакъ, лежу и читаю Лонгфелло. Юра околачивается гдe-то въ водe, въ полуверстe отъ берега. Слышу голосъ Успенскаго:
-- Просвeщаетесь?
Переворачиваюсь на бокъ. Стоитъ Успенскiй, одeтый, какъ всегда, по лагерному: грязноватые красноармейскiе штаны, разстегнутый воротъ рубахи: "Ну, и жара"...
-- А вы раздeвайтесь.
Успенскiй сeлъ, стянулъ съ себя сапоги и все прочее. Два его тeлохранителя шатались по берегу и дeлали видъ, что они тутъ не при чемъ. Успенскiй похлопалъ себя по впалому животу и сказалъ:
-- Худeю, чортъ его дери...
Я посовeтовалъ ему мертвый часъ послe обeда.
-- Какой тутъ къ чорту мертвый часъ -- передохнуть и то некогда!.. А вы и англiйскiй знаете?
-- Знаю.
-- Вотъ буржуй.
-- Не безъ того...
-- Ну, и жара...
Юра пересталъ околачиваться и плылъ къ берегу классическимъ кроулемъ -онъ этимъ кроулемъ покрывалъ стометровку приблизительно въ рекордное для Россiи время. Успенскiй приподнялся:
-- Ну, и плыветъ же, сукинъ сынъ... Кто это?
-- А это мой сынъ.
-- Ага. А вашего брата я въ Соловкахъ зналъ -- ну и медвeдь...
Юра съ полнаго хода схватился за край мостика и съ этакой спортивной элегантностью вскочилъ наверхъ. Съ копны его {366} волосъ текла вода, и вообще безъ очковъ онъ видeлъ не очень много.
-- Плаваете вы, такъ сказать, большевицкими темпами, -- сказалъ Успенскiй.
Юра покосился на неизвeстное ему голое тeло.
-- Да, такъ сказать, спецiализацiя...
-- Это приблизительно скорость всесоюзнаго рекорда, -- пояснилъ я.
-- Всерьезъ?
-- Сами видали.
-- А вы въ спартакiадe участвуете? -- спросилъ Успенскiй Юру.
-- Коронный номеръ, -- нeсколько невпопадъ отвeтилъ я.
-- Короннымъ номеромъ будетъ профессоръ X., -- сказалъ Юра.
Успенскiй недовольно покосился на меня -- какъ это я не умeю держать языка за зубами.
-- Юра абсолютно въ курсe дeла. Мой ближайшiй помъ. А въ Москвe онъ работалъ въ кино помощникомъ режиссера Ромма. Будетъ организовывать кинооформленiе спартакiады.
-- Такъ васъ зовутъ Юрой? Ну что-жъ, давайте познакомимся. Моя фамилiя Успенскiй.
-- Очень прiятно, -- осклабился Юра. -- Я знаю, вы начальникъ лагеря, я о васъ много слышалъ.
-- Что вы говорите? -- иронически удивился Успенскiй.
Юра выжалъ свои волосы, надeлъ очки и усeлся рядомъ въ позe, указывавшей на полную непринужденность.
-- Вы, вeроятно, знаете, что я учусь въ техникумe?
-- Н-да... знаю, -- столь же иронически сказалъ Успенскiй.
-- Техникумъ, конечно, халтурный. Тамъ, вы знаете, одни урки сидятъ. Очень романтическiй народъ. Въ общемъ тамъ по вашему адресу написаны цeлыя баллады. То-есть не записаны, а такъ, сочинены. Записываю ихъ я.
-- Вы говорите, цeлыя баллады?
-- И баллады, и поэмы, и частушки -- все, что хотите.
-- Очень интересно, -- сказалъ Успенскiй. -- Такъ они у васъ записаны? Можете вы ихъ мнe прочесть?
-- Могу. Только они у меня въ баракe.
-- И на какого чорта вы живете въ баракe? -- повернулся ко мнe Успенскiй, -- я же предлагалъ вамъ перебраться въ общежитiе Вохра.
Общежитiе Вохра меня ни въ какой степени не устраивало.
-- Я думаю на Вичку перебраться.
-- А вы наизусть ничего изъ этихъ балладъ не помните?
Юра кое-что продекламировалъ: частушки -- почти непереводимыя на обычный русскiй языкъ и непечатныя абсолютно.
-- Да, способные тамъ люди есть, -- сказалъ Успенскiй. -- А поразстрeливать придется почти всeхъ, ничего не подeлаешь.
Отъ разговора о разстрeлахъ я предпочелъ уклониться. {367}
-- Вы говорили, что знали моего брата въ Соловкахъ. Вы и тамъ служили?
-- Да, примeрно такъ же, какъ служите теперь вы.
-- Были заключеннымъ? -- изумился я.
-- Да, на десять лeтъ. И какъ видите -- ничего. Можете мнe повeрить, лeтъ черезъ пять и вы карьеру сдeлаете.
Я собрался было отвeтить, какъ въ свое время отвeтилъ Якименкe: меня-де и московская карьера не интересовала, а о лагерной и говорить ничего. Но сообразилъ, что это было бы неумeстно.
-- Эй, Грищукъ, -- вдругъ заоралъ Успенскiй.
Одинъ изъ тeлохранителей вбeжалъ на мостикъ.
-- Окрошку со льдомъ, порцiй пять. Коньяку со льдомъ -- литръ. Три стопки. Живо.
-- Я не пью, -- сказалъ Юра.
-- Ну, и не надо. Вы еще маленькiй, вамъ еще сладенькаго. Шоколаду хотите?
-- Хочу.
И вотъ сидимъ мы съ Успенскимъ, всe трое въ голомъ видe, среди бeлаго дня и всякой партiйно-чекистской публики и пьемъ коньякъ. Все это было неприличнымъ даже и по чекистскимъ масштабамъ, но Успенскому, при его власти, на всякiя приличiя было плевать. Успенскiй доказываетъ мнe, что для умнаго человeка нигдe нeтъ такого карьернаго простора, какъ въ лагерe. Здeсь все очень просто: нужно быть толковымъ человeкомъ и не останавливаться рeшительно ни передъ чeмъ. Эта тема начинаетъ вызывать у меня легкiе позывы къ тошнотe.
-- Да, а насчетъ вашего брата. Гдe онъ сейчасъ?
-- По сосeдству. Въ Свирьлагe.
-- Статьи, срокъ?
-- Тe же, что и у меня.
-- Обязательно заберу его сюда. Какого ему тамъ чорта. Это я черезъ ГУЛАГ устрою въ два счета... А окрошка хороша.
Тeлохранители сидятъ подъ палящимъ солнцемъ на пескe, шагахъ въ пятнадцати отъ насъ. Ближе не подсeлъ никто. Мeстный предводитель дворянства, въ пиджакe и при галстухe, цeдитъ пиво, обливается потомъ. Розетка его "Краснаго Знамени" багровeетъ, какъ сгустокъ крови, пролитой имъ -- и собственной, и чужой, и предводитель дворянства чувствуетъ, что кровь эта была пролита зря... {368}
МОЛОДНЯКЪ
ВИЧКИНСКIЙ КУРОРТЪ
Какъ бы ни былъ халтуренъ самый замыселъ спартакiады, мнe время отъ времени приходилось демонстрировать Успенскому и прочимъ чинамъ ходъ нашей работы и "наши достиженiя". Поэтому, помимо публики, попавшей на Вичку по мотивамъ, ничего общаго со спортомъ не имeющимъ, туда же было собрано сорокъ два человeка всякой спортивной молодежи. Для показа Успенскому провели два футбольныхъ мачта -- неплохо играли -- и одно "отборочное" легкоатлетическое соревнованiе. Секундомeры были собственные, рулетокъ никто не провeрялъ, дисковъ и прочаго никто не взвeшивалъ -- кромe, разумeется, меня -- такъ что за "достиженiями" остановки не было. И я имeлъ, такъ сказать, юридическое право сказать Успенскому:
-- Ну вотъ, видите, я вамъ говорилъ. Еще мeсяцъ подтренируемся -- такъ только держись...