Фомко притащилъ въ мой кабинетe старика еврея. У меня былъ свой кабинетъ. Начальникъ лагпункта поставилъ тамъ трехногiй столъ и на дверяхъ приклеилъ собственноручно изготовленную надпись: "кабинетъ начальника спартакiады". И, подумавши, приписалъ снизу карандашемъ: "безъ доклада не входить". Я началъ обрастать подхалимажемъ...
Поздоровались. Мой будущiй завхозъ, съ трудомъ сгибая ноги, присeлъ на табуретку.
-- Простите, пожалуйста, вы никогда въ Минскe не жили?
-- Ну, такъ я же васъ помню... И вашего отца. И вы тамъ съ братьями еще на Кошарской площади въ футболъ играли. Ну, меня вы, вeроятно, не помните, моя фамилiя Данцигеръ16.
16 Вымышлена.
Словомъ, разговорились. Отецъ моего завхоза имeлъ въ Минскe кожевенный заводъ съ 15-ю рабочими. Нацiонализировали. Самъ Данцигеръ удралъ куда-то на Уралъ, работалъ въ какомъ-то кооперативe. Вынюхали "торговое происхожденiе" и выперли. Голодалъ. Пристроился къ какому-то кустарю выдeлывать кожи. Черезъ полгода и его кустаря посадили за "спекуляцiю" -- скупку {398} кожъ дохлаго скота. Удралъ въ Новороссiйскъ и пристроился тамъ грузчикомъ -крeпкiй былъ мужикъ... На профсоюзной чисткe (чистили и грузчиковъ) какой-то комсомольскiй компатрiотъ выскочилъ: "такъ я же его знаю, такъ это же Данцигеръ, у его же отца громадный заводъ былъ". Выперли и посадили за "сокрытiе классоваго происхожденiя". Отсидeлъ... Когда сталъ укореняться НЭП, вкупe съ еще какими-то лишенными всeхъ правъ человeческихъ устроили кооперативную артель "самый свободный трудъ" (такъ и называлась!). На самыхъ свободныхъ условiяхъ проработали годъ: посадили всeхъ за дачу взятки.
-- Хотeлъ бы я посмотрeть, какъ это можно не дать взятки! У насъ договоръ съ военвeдомъ, мы ему сдаемъ поясные ремни. А сырье мы получаемъ отъ какой-то тамъ заготкожи. Если я не дамъ взятки заготкожe, такъ я не буду имeть сырья, такъ я не сдамъ ремней, такъ меня посадятъ за срывъ договора. Если я куплю сырье на подпольномъ рынкe, такъ меня посадятъ за спекуляцiю. Если я дамъ взятку заготкожe, такъ меня или рано, или поздно посадятъ за взятку: словомъ, вы бьетесь, какъ рыба головой объ ледъ... Ну, опять посадили. Такъ я уже, знаете, и не отпирался: ну да, и заводъ былъ, и въ Курганe сидeлъ, и въ Новороссiйскe сидeлъ, и заготкожe давалъ. "Такъ вы мнe скажите, товарищъ слeдователь, такъ что бы вы на моемъ мeстe сдeлали?" "На вашемъ мeстe я бы давно издохъ". "Ну, и я издохну -- развe же такъ можно жить?"
Принимая во вниманiе чистосердечное раскаянiе, посадили на два года. Отсидeлъ. Вынырнулъ въ Питерe: какой-то кузенъ оказался начальникомъ кронштадской милицiи ("вотъ эти крали, такъ, вы знаете, просто ужасъ!") Кузенъ какъ-то устроилъ ему право проживанiя въ Питерe. Данцигеръ открылъ галстучное производство: собиралъ всякiе обрывки, мастерилъ галстуки и продавалъ ихъ на базарe -- работалъ въ единоличномъ порядкe и никакихъ дeлъ съ государственными учрежденiями не имeлъ... "Я ужъ обжигался, обжигался, хватитъ -- ни къ какимъ заготкожамъ и на порогъ не подойду"... Выписалъ семью. Оказывается, была и семья, оставалась на Уралe: дочь померла съ голоду, сынъ исчезъ въ безпризорники -- прieхали жена и тесть.
Стали работать втроемъ. Поработали года полтора. Кое-что скопили. Пришло ГПУ и сказало -- пожалуйте. Пожаловали. Уговаривали долго и краснорeчиво, даже со слезой. Не помогло. Посадили. Держали по три дня въ парилкe, по три дня въ холодилкe. Время отъ времени выводили всeхъ въ корридоръ, и какой-то чинъ произносилъ рeчи. Рeчи были изысканны и весьма разнообразны. Взывали и къ гражданскимъ доблестямъ, и къ инстинкту самосохраненiя, и къ родительской любви, и къ супружеской ревности. Мужьямъ говорили: "ну, для кого вы свое золото держите? Для жены? Такъ вотъ что она дeлаетъ". Демонстрировались документы объ измeнахъ женъ, даже и фотографiи, снятыя, такъ сказать, en flagrant de'lit.
Втянувъ голову въ плечи, какъ будто кто-то занесъ надъ ними дубину, и глядя на меня навeкъ перепуганными глазами, {399} Данцигеръ разсказывалъ, какъ въ этихъ парилкахъ и холодилкахъ люди падали. Самъ онъ -- крeпкiй мужикъ (биндюгъ, какъ говаривалъ Фомко), держался долго. Распухли ноги, раздулись вены, узлы лопнули въ язвы, кости рукъ скрючило ревматизмомъ. Потомъ -- вотъ повезло, потерялъ сознанiе.
-- Ну, знаете, -- вздохнулъ Фомко, -- чортъ съ ними съ деньгами -- я бы отдалъ.
-- Вы бы отдали? Пусть они мнe всe зубы вырывали бы -- не отдалъ бы. Вы думаете, что если я -- еврей, такъ я за деньги больше, чeмъ за жизнь, держусь? Такъ мнe, вы знаете, на деньги наплевать -- что деньги? -заработалъ и проработалъ, -- а что-бъ мои деньги на ихъ дeтяхъ язвами выросли!... За что они меня пятнадцать лeтъ, какъ собаку, травятъ? За что моя дочка померла? За что мой сынъ? -- я же не знаю даже-жъ гдe онъ и живой ли онъ? Такъ что-бъ я имъ на это еще свои деньги давалъ?..
-- Такъ и не отдали?
-- Что значитъ не отдалъ. Ну, я не отдалъ, такъ они и жену и тестя взяли...
-- А много денегъ было?
-- А стыдно и говорить: двe десятки, восемь долларовъ и обручальное кольцо -- не мое, мое давно сняли -- а жены...
-- Ну и ну, -- сказалъ Фомко...
-- Значитъ, всего рублей на пятьдесятъ золотомъ, -- сказалъ я.
-- Пятьдесятъ рублей? Вы говорите, за пятьдесятъ рублей. А мои пятнадцать лeтъ жизни, а мои дeти -- это вамъ пятьдесятъ рублей? А мои ноги -- это вамъ тоже пятьдесятъ рублей? Вы посмотрите, -- старикъ засучилъ штаны, -- голени были обвязаны грязными тряпками, сквозь тряпки, просачивался гной...