Подавленные и нeсколько растерянные, мы вышли изъ этой заново отвоеванной лeсомъ деревни... Метрахъ въ ста отъ нея подымался гранитный обрывъ хребта, на который намъ предстояло взбираться. Пошли вдоль обрыва въ поискахъ наиболeе подходящаго мeста для подъема. У подножья обрыва стлались каменныя розсыпи, на которыхъ даже травка не росла -- только чахлый карельскiй мохъ покрывалъ камни своимъ сeро-зеленымъ узоромъ. Юра шелъ впереди. Какъ-то неожиданно онъ сталъ, какъ вкопанный, и тихо выругался. У подножья обрыва лежала куча костей, среди которыхъ скалили свои зубы восемь человeческихъ череповъ.
-- А вотъ тебe и слeды отъ пуль, -- сказалъ Юра.
На высотe человeческой головы въ скалe было около десятка глубокихъ щербинъ... Картина раскулаченной карельской деревушки получила свой заключительный штрихъ... Мы обошли груду костей и молча двинулись дальше. Часа черезъ два ходьбы Юра сказалъ:
-- Давно уже нужно было драпануть...
-- Давно уже и пробуемъ...
Юра передернулъ плечами...
___
Границу мы, повидимому, перешли яснымъ августовскимъ утромъ. Довольно высокiй хребетъ обрывался на сeверe крутымъ спускомъ къ озеру, по гребню хребта шла, довольно основательно протоптанная тропинка. Натолкнувшись на нее, мы быстро свернули въ кусты. Въ концe тропинки Юра успeлъ замeтить массивный каменный столбъ; я этого столба не замeтилъ. Внизу, на западъ отъ хребта, разстилалось поросшее мелкимъ кустарникомъ болотце, и по болотцу протекала обычная рeчушка, въ плывучихъ берегахъ, метровъ восемь ширины. Принимая во вниманiе наличiе тропинки и, вeроятно, пограничныхъ патрулей, нужно было дeйствовать стремительно и быстро. Я почти на ходу раздeлся, переплылъ; Юра сталъ перекидывать наши вещи, завернулъ мои сапоги въ рубаху и брюки и во что-то еще и этакимъ дискоболомъ метнулъ этотъ узелокъ ко мнe. Свертокъ на лету раскрылся парашютомъ, и все содержимое его плюхнулось въ воду. Все, кромe сапогъ, мы успeли вытащить. Сапоги пошли ко дну. Ругался я сильно. Хорошо еще, что были запасные футбольные ботинки...
Откуда-то съ юга, съ вершины гребня, хлопнулъ выстрeлъ, и мы, недоодeвшись и недоругавшись, въ полуголомъ видe бросились по болоту на западъ. Хлопнуло еще два выстрeла, но лeсистый берегъ былъ близко, и мы кинулись въ чащу. Тамъ закончили нашъ туалетъ, сообразили, что преслeдованiе можетъ быть не такъ скоро, и пошли дальше, опять перемазывая подошвы нашими снадобьями.
Никакого преслeдованiя мы не замeтили -- вeроятно, мы уже были по буржуазную сторону границы. {476}
Часа черезъ три ходьбы я замeтилъ въ травe кусокъ какой-то рыжей бумаги. Поднялъ. Бумага оказалась кулькомъ -- двойнымъ кулькомъ изъ крeпкой проклеенной бумаги, какой въ совeтской Россiи и въ заводe нeтъ. Кулекъ былъ подвергнуть изслeдованiю по методу Шерлока Хольмса. Изъ него были извлечены крошки бeлаго хлeба -- явственно буржуазнаго. Края кулька были когда-то склеены полоской бeлой бумаги. На кулькe виднeлся слeдъ когда-то перевязывавшаго его шпагата -- въ буржуазномъ происхожденiи этого кулька не было никакого сомнeнiя.
Юра торжественно поднялся, торжественно облапилъ меня, и такъ мы стояли, тыкая другъ въ друга кулаками, и говорили всякiя хорошiя слова, непереводимыя ни на какой языкъ въ мiрe. Когда всe слова были сказаны, Юра снялъ свой рваный шлемъ, сдeланный по образцу красноармейскаго изъ куска стараго одeяла, и, несмотря на все свое свободомыслiе, широко перекрестился.
Однако, я не былъ вполнe увeренъ, что мы уже на финской территорiи. Кулекъ могъ быть брошенъ какимъ-нибудь контрабандистомъ, какимъ-нибудь тихимъ идiотикомъ изъ финскихъ коммунистовъ, стремившимся въ соцiалистическiй рай, наконецъ, просто пограничникомъ: у нихъ, кто ихъ знаетъ, какiя отношенiя со всякимъ пограничнымъ народомъ.
Наконецъ, я зналъ и такiе случаи, когда бeглецы изъ лагеря захватывались пограничниками и на финской территорiи -- съ международнымъ правомъ "товарищи" не очень стeсняются...
Вечеромъ мы расположились на ночлегъ на какой-то горe. Погода все портилась. Рeзкiй вeтеръ шумeлъ соснами, моросилъ мелкiй, холодный дождь. Юра устраивалъ какое-то логово подъ мохнатыми вeтвями елей, я спустился внизъ добыть воды. Внизу разстилалось озеро, задернутое пеленой дождя, на противоположномъ берегу озера, нeсколько наискосокъ отъ меня, виднeлось какое-то большое строенiе. Больше ничего нельзя было разобрать!
Дождь усиливался. Вeтеръ превращался въ бурю. Мы дрогли всю ночь. На утро спустились къ озеру. Погода прояснилась. Строенiе на той сторонe было видно довольно ясно: что-то вродe огромной избы съ какими-то пристройками и съ открытой настежь дверью. Мы прошли полверсты къ сeверу, усeлись въ кустахъ прямо противъ этого строенiя и стали выжидать. Никакого движенiя. Дверь оставалась открытой, въ ея черной дырe не появлялся никто. Рeшили идти къ строенiю.
Обошли озеро, подошли метровъ на пятьдесятъ и стали ползти -вслушиваясь въ каждый лeсной шорохъ. Юра ползъ нeсколько въ сторонкe отъ меня, и вотъ слышу его восторженный голосъ:
-- Никакихъ гвоздей -- Финляндiя.
Оказывается, Юра наползъ на какую-то мусорную кучу. Тамъ валялись обрывки газетъ на финскомъ языкe -- правда, газеты могли быть и карельскими (мы не знали ни того, ни другого языка), -- но здeсь были консервныя, папиросныя, кофейныя и прочiя банки, на которыхъ были надписи и на шведскомъ языкe. Сомнeнiй быть не могло. {477}